Это было у моря

Maellon

— И как он там?

— Да отлично. Почти не пьет. Отрастил неприятного вида бороду. Сортир чистит.

— Что? Какой еще сортир?

— Свой. Чистенько у него.

— Ты была у него дома?

— Еще как! Я там ночевала две ночи. На диване — не бойся.

Арья была готова поклясться, что Санса на том конце вздохнула с облегчением. Хорошенького же о ней мнения сестрица! Вот уже реально, застит так застит.

— Ты ему сказала, кто ты?

— Он сам догадался — уж не знаю, как. Мы с тобой, вроде, не сильно похожи. Правда, он мог узнать мой голос — мы по телефону говорили же один раз.

Узнал — но не сразу. Я сперва за ним чуть-чуть пошпионила.

— Как это?

— Ну, пошла в этот самый его клуб. Взяла его на жалость — он меня и пустил. Там же только с восемнадцати лет. Жалости он легко поддается — нехорошо. Доверчивый больно.

На это Санса только вздохнула. Арья тем временем размышляла — что лучше сказать, а что не говорить.

— А как он живет? — откашлявшись, спросила сестра.

— Ничего себе. Очень как-то аскетично. По-военному. Но чисто. Книги у него даже есть.

— Какие книги?

— Разные. Я не смотрела. Он туда твою фотографию прячет.

— Куда?

— Между книгами. У него откуда-то взялась твоя школьная фотка. Где ты лыбишься, как идиотка. Прошлогодняя. Ну, он ее держит на полке — и иногда на нее смотрит. Украдкой.

На это Санса молчала еще минуту. Арья уже начала беспокоиться — не впала ли сестрица в меланхолический ступор от известий о песьих ритуалах.

— И вот еще — нет у него никакой бабы. Ну, по крайней мере, я следов ничего такого не заметила. Живет, как одинокий мужик. Вообще ничего нет, что наводило бы на мысль о женщине. Кроме этой твоей фотографии, на которую он… ммм… вздыхает.

— Арья! Имей совесть!

— Что? Я лишь говорю, что он на нее охает и чуть ли не молится. Если ты услышала что-то другое — чисти свои пошлые уши.

— Проехали. Он пьет?

— Когда я там была — пил. Но это я виновата. Он вообще не хотел со мной разговаривать. Пришлось его расшевеливать.

— То есть спаивать?

— Ага. Я умыкнула у Рейегара подарочный какой-то бренди и свезла его твоему Псу. Мы вдвоем его выпили — за сутки. И, надо тебе сказать, оно подействовало. Отчасти. Уж больно хорошо он держит алкоголь. Стаж, видимо, большой. И сам он тоже большой. Зачем тебе вообще понадобился, такой громила? Ты же ему, небось, только до плеча достаешь.

— Чуть ниже плеча. Была. Теперь не знаю. Какая разница?

— Нуу, не знаю. Как-то так — неформат.

— Чего?

— Да ничего. Короче, напиться он напился — но только еще больше замкнулся. Но кое-что я у него выудила. Я только не уверена, что это тебе понравится.

Сансин голос вдруг опять стал напряженным и чужим — не нитка, а стальная струна.

— Мне не должно ничего нравиться. Мне нужна правда. Только она.

— Хорошо. Он не доехал до тебя из-за Рейегара.

— Дядя?

— Да. Это с ним он говорил, когда приперся на своем байке в Серебряные Ключи. Я так поняла, исходно он хотел с тобой повидаться. Возможно, остаться. Лечь у твоих ног и замереть. В общем, ему стало тошно, стыдно и он дал слабину — так это звучит в его версии.

Санса даже дышать перестала. Арья мысленно дала себе пинка, ровно как и сестре. Как же надоела вся эта драма — и ее еще туда впутали!

— Ну вот. Он приехал, наткнулся на нашего музыканта, что ждал детей у автобуса — курсировал там, как обычно, выйдя из дома за три часа. И Рейегар ему что-то наплел. Что именно — он говорить отказался. Но легло, видимо, хорошо. И взял с него какое-то дурацкое слово. Что он не

будет тебя преследовать — или что-то в этом духе. И все.

— И он дал это слово?

— Дал, конечно. И блюдет его теперь. Не преследует. У школы он на тебя тоже посмотрел. Видел Зяблика, кстати — очень он на эту тему исходился. Зяблика он категорически не одобряет. Но печалился, что с ним ты «улыбалась» Ты улыбалась с Зябликом? Как вообще с ним можно улыбаться?

— Арья, пожалуйста! Ну при чем тут Зяблик?

— Зяблик тут очень даже при чем, но не суть. В общем, он желает тебе всяческого добра. С Зябликом. Говорил все что-то про «заслужила - не заслужила». Можно подумать, мы все получаем, что заслуживаем!

— И что — его я не заслужила, а Зяблика — да?

— Ну да. По-моему, так.

— Мерзость какая. А про письмо он говорил?

— Про письмо — немного. Но тут все просто. Он решил, что так он тебя спасет от нервотрепки. Думал, ты будешь его зазря искать и дергаться. Ну, и пришлось написать это письмо. Там все от фонаря - помимо того, что он помнил, что тебя задевают намёки на возраст. Ну, и решил бить по больному. Чтобы уж наверняка.

— У него вышло, — мертвенным голосом сказала Санса.

— Вот и я ему это сказала. Что вышло. Что он, в порыве приступа доброхотства, отлично тебя замочил.

Санса застонала в трубку:

— Зачем ты сказала ему такое? Дура совсем, что ли? Или враг мне?

Арья разозлилась. Ну что за овца!

— Ты хотела правды — вот тебе правда! А то вы такие — правду вам подавай, как загребучий компот — ту ягоду клади, а эту выкинь! Ты ходишь, как лунатик, который месяц! Глаза у тебя, как у мертвой козы! Ты думаешь, что ты такая адекватная — а ты вообще заметила, что младшие тебя боятся? Рикон от тебя шарахается и дважды спрашивал, все ли у тебя дома. Я сказала, что все. А похоже — вообще никого! Тебе, кроме твоих рисуек и зябликовой математики, ни до чего нет дела. Ты как робот! Как долбаный компьютер! Впору Брану отдавать — авось перепрограммировать удастся. И ты еще меня спрашиваешь, зачем я ему сказала? Потому что это он, твой драгоценный Пес, это все с тобой сотворил. Он и наш домашний демиург-виолончелист. Вместе — своими заботливыми мужскими руками - тащат тебя на костер. А ты еще и аплодируешь, и спасибо говоришь. Ну что за бред?

— Уже не говорю. Перестала.

— Вот и хорошо.

— Но все же, зачем… — по звуку было похоже, что Санса грызёт ногти, — как всегда. Арья убрала свой собственный палец с заусенцем ото рта и пробурчала:

— А затем, что ему должно быть хреново — как и тебе.

Санса, хлюпнув в трубку, сказала уже спокойнее:

— Но ведь ему и так плохо.

— Ему плохо, потому что он сам себе придумал вину и сам же себя жалеет. А должно — за то, что реально происходит. Он думает, что ты благоденствуешь. Что ходишь в школочку, гуляешь по аллеям с Зябликом, слушаешь симфонические концерты по вечерам и хихикаешь за мороженым с подружками. Но ведь это все лажа! Ты — как полутруп. И он знал про эти твои истерические наклонности и избыточные реакции — не мог не знать! Но он забыл, придумал себе ложь и поверил в нее. Нарисовал свою собственную Пташку — поверил в нее, и радуется сам себе — какой он замечательный и благородный, что отпустил тебя на волю. А для тебя нет никакой воли. Она тебе нафиг не нужна. Как и колледж. Как и все остальное. Но теперь он знает. Если только опять не совершит чудеса препарирования собственной памяти