Это было в Калаче
Шрифт:
Полковник насчитал более семидесяти танков. Они упрямо ползли вперед, рассчитывая вот-вот смять головной отряд, у которого уже осталось одно орудие.
— Огонь всеми орудиями! — приказал комбриг. И сразу в степи среди танков поднялись черные столбы разрывов. Гулко взорвалась одна машина, пламя охватило вторую, третью, четвертую… Немцы растерялись. Они никак не ждали удара именно с этой стороны. Их офицеры рассчитывали, что главные силы окруженцев где-то там, за головным отрядом, так докладывала их разведка. Маневр полковника Ильинова, быстро перебросившего артиллерию и стрелков на левый фланг, на высоту, сослужил хорошую службу.
Как
Полковник взглянул на небо. Вверху ползли иссиня-черные клубящиеся тучи. Шквальный ветер прижал к земле траву. Быстро наступившую темноту прорезали зигзаги ослепительных молний. Оглушительный треск грома перекрыл орудийные выстрелы. Хлынул проливной дождь. За его пеленой скрылась степь, откуда вели огонь танки.
— Двигаемся дальше, на восток, — решил комбриг. — Танки теперь за нами не угонятся. Свои автомашины — взорвать. Все равно по такой грязи на них далеко не уедешь.
На высоте остались три семидесятишестимиллиметровые орудия. Они продолжали стрелять туда, за частую сетку дождя.
— Как кончатся снаряды, взорвите пушки и догоняйте нас, — скомандовал полковник артиллеристам.
Подводы и пешие бойцы снова двинулись по раскисшей степи к Волге.
Дождь шел весь вечер и всю ночь. Теперь это был уже не ливень, а густой, надолго зарядивший первый осенний дождь, который так радует мирного хлебороба: земля к зиме влагу набирает. Бойцы чертыхались: ноги расползались в вязкой грязи, на сапоги налипали пудовые пласты глины. Чертыхались и в то же время понимали, что в такую непогодь только и прорываться через фронт.
Комбриг связался по рации со штабом армии.
Оттуда приказали двигаться к городу по Дубовой балке. А поскольку до рассвета времени оставалось немного, командование двинуло навстречу бригаде стрелковую дивизию.
Через час впереди, в кромешной темноте, загремели выстрелы. Растянувшись плотной цепью, чтобы не терять друг друга из виду, окруженцы без выстрелов двинулись навстречу тем, кто пробивался к ним на помощь.
К утру стрелковая дивизия, шедшая от города, и окруженцы под командованием полковника Ильинова соединились. На следующий день наспех пополненная людьми бригада уже заняла оборону у Садового.
ГОРЕ НАРОДНОЕ
Калач притих.
Притих? Нет, не то слово. Калач словно вымер. Раньше этот придонский хутор славился своим гостеприимством, теплым радушием. Жители его гордились тем, что их хутор назывался Калач. Они уверяли, что это название пошло от необычайно вкусных хлебов — калачей, которые когда-то выпекали здесь и слава о которых шла по всему Дону. Так это или нет, но бесспорно, что базары и ярмарки, проводившиеся в Калаче, собирали людей не только из окрестных сел и близлежащих районов, но даже из многих волжских и донских городов. Чего только не было на этих ярмарках! И отменные колхозные арбузы, и лучшие сорта степных хлебов, и виноград, выращенный на придонских склонах, и рыба, и гуси, и утки… Хозяева готовились к этим дням, как к большим праздникам. Из сундуков доставались лучшие наряды. Девчата разучивали новые частушки, танцоры не жалели свою обувь. А старые казаки, собравшись в кружок, поглядывали на молодежь, степенно обменивались замечаниями, со знанием
Веселые, озорные песни сменялись грустными, задумчивыми. Пели про Дон, про его славу и доброту:
Ой да ты, кормилец, тихий, славный Дон, Дон-Иванович, Ты, бывало, все бежал, все быстер бежал…Да, Калач любил гостей. Но только званых. А с приходом фашистов хутор словно вымер. Все, кто мог, ушли. Кому не удалось уйти, старались не появляться на улицах. Наглухо закрылись ставни, спрятав яркие веселые окошки-глазницы, опустели улицы… Большое горе захлестнуло Калач.
Захватчики выбросили на улицу все имущество школы. В этом здании они устроили казарму. Они сожгли районную библиотеку. Фашисты закрыли кинотеатр, баню… Многочисленные приказы запрещали жителям выходить после определенного часа на улицу, собираться вместе…
Нельзя… нельзя…
По пустынным улицам редко прошмыгнет старуха, проковыляет старик. Гулко разносится в тишине топот тяжелых солдатских сапог. И из каждого окна, из каждого дома ненавидящие глаза провожают фашистов.
Но ребятишки не хотели сидеть взаперти. То один, то другой промчится по улице. Смотришь, где-нибудь раздобудет кусок хлеба, немного соли… А Павлик Золотарев, из хутора Глубокого, решил даже выйти в поле и собрать оставшиеся зерна. Не думал пятнадцатилетний мальчик, что совершает «преступление». Не успел Павлик собрать несколько колосков, как загремел выстрел, и паренек упал с простреленной головой.
Фашисты неистовствовали. Они убили 50-летнего колхозника Фарапонова, замучили до смерти 17-летнюю девушку Галю. Из окрестных сел и хуторов выгнали жителей. Гитлеровцы убивали, вешали, пытали…
В первые дни Ваня никуда не выходил из дому. Каждое утро мать умоляла:
— Не ходи, сынок. Неровен час, попадешься на глаза какому-нибудь извергу.
Она извелась за эти дни — старенькая мать. Она думала о старшем сыне, сражавшемся где-то на фронте, боялась за младшего, который был слишком задумчив и не похож на себя в эти дни. Ваня жалел мать и честно старался не выходить из дому. Да и идти было некуда. Давно не появлялся Пашка Кошелев, ничего не было слышно о Мишке Шестеренко и других. Впрочем, много ли услышишь, сидя дома?
А где сейчас Валя? Как там у них? Уехала она или осталась с больным отцом в городе? Ходят слухи, что немцы сильно бомбят город. Может быть…
Иван отгонял мрачные мысли и снова думал: «Нет, так дальше нельзя. Надо что-то делать».
И Ваня решил собрать своих товарищей.
Яркое солнце залило улицы. По-осеннему прохладная река лениво ласкала песчаную отмель. Густые раскидистые кусты низко склонились к Дону. Все было таким привычным и знакомым, таким родным, что и думать не хотелось о фашистах, о войне. Иван опомнился только тогда, когда из-за угла показались зеленые мундиры. Он хотел свернуть во двор, но услышал окрик: