Это было в Коканде
Шрифт:
– Нет, не то!
– перебил его Юсуп.
– Я хочу сказать другое. Когда первый человек дорогу делал в гору… Работал! Пот с него градом катился. А другой пришел и сказал: «Зачем? Гора есть гора. Никогда этого не было. Брось! Зря работаешь». Тогда работник сказал: «Не мешай!» А другой стоит и говорит: «Не выйдет, не выйдет!» Тогда работник взял лопату и ударил его по голове.
Жарковский улыбнулся.
– Я не мастер притчи разгадывать. Ты что? Меня, что ли, хочешь лопатой по голове?
– Я хочу сказать, что тот, кто работает, не любит того, кто мешает. А кто мешает? Предатели. Вот что такое оппозиция… Это известно тебе? Так и на съезде говорили.
– Предательские предложения… Так говорилось, - пробормотал Жарковский.
– Ты знаешь… - Юсуп взглянул ему в глаза.
Взгляд Юсупа смутил Жарковского. Он понял, что ему надо отступить, отойти от спора.
– О чем ты?
– быстро, как бы удивляясь, проговорил Жарковский.
– Я ведь хотел только сказать, что все это не так просто.
– Просто водку пить да ребят плодить, - неожиданно для всех засмеялся Сашка.
– В общем и целом, расщелкали наркома!
– точно присоединяясь к остальным, проговорил Жарковский. Затем, не желая объясняться с Юсупом, он решил сделать то же самое, но иным путем. Он подошел к эскадронному командиру Капле и, потрепав его по плечу, сказал: - Я понимаю тебя, Капля. Но в идейной борьбе следует все-таки сохранять уважение к противнику.
Капля пожал плечами, явно показывая, что он сомневается в этой идейности. Жарковский вспыхнул.
Тогда Юсуп обратился к Оське, прямо поставив ему вопрос:
– Идейной? Ты троцкист? У тебя троцкистские идеи.
– Что ты!
– воскликнул Оська.
– Я только с точки зрения…
– С точки зрения… - сказал Юсуп, так оттенив это, что все расхохотались и Жарковский ничего не смог ответить.
– Ну да… - пробормотал он, вскидывая головой, хорохорясь, как это называл Сашка.
– Все же он наркомвоенмор пока.
– Пока… - глухо повторил Юсуп.
«Отбрил!» - подумал Лихолетов об Юсупе и простодушно взглянул на Жарковского. Но Жарковскому было не до Лихолетова. Он встал из-за стола, покусывая губы.
– Оппозиция, оппозиция! А зачем все это?
– сказал один из петроградцев.
– Просто пользуются болезнью Ленина. На этом сыграть хотят. Ясно? сказал Юсуп.
– Правильно! Момент ловит!
– опять закричал свое Капля.
– Не словит! Мы ему стеклышки протрем! В пенсне-то…
В столовую, запыхавшись, вбежал ординарец Пучков и доложил:
– Дежурный на передовом посту, возле мазара, просит непременно вас, товарищ Лихолетов.
– Что такое?
– спросил Лихолетов, вставая.
– Да не знаю, неизвестно, - таинственно сказал ординарец и подмигнул Жилкину.
Гости стали подыматься из-за стола.
– Нет, нет, пожалуйста, сидите! Чего вы? Я сейчас вернусь. Я только на минутку, - сказал Лихолетов и вышел вместе с ординарцем из столовой.
– Ильич поправляется. Крепко идет на поправку, - сказал Юсуп.
– У меня приятель служит в Горках. Все знает. Все хорошо идет.
– И не лежит?
– спросил Константинов.
– Да нет! Работает. Гуляет каждый день. Давно гуляет.
– Да что ты! Даже так?
– радостно воскликнул Капля.
– Да, это вполне возможно, - подтвердил полковой врач Федосеев, Василий Васильевич, молчавший до сих пор.
– Владимир Ильич не старик ведь вовсе… И при режиме локализуются все поражения. Здесь нет ничего удивительного.
Капля просиял.
– Елка была для ребят в Горках. Ильич радовался. В санках теперь ездит, - сказал Юсуп.
– Ну и как, как?
– раздались голоса.
– Хорошо.
– Вот это здорово!
– закричал Федотка, да от радости так громко, что все оглянулись на него.
Штабной ординарец ввел в столовую человека в стеганке, в большой меховой шапке с наушниками, в тупоносых солдатских сапогах, промокших насквозь, и с плеткой в руке. Судя по плетке, можно было предположить, что он приехал верхом. Ординарец показал ему на Юсупа.
Приезжий прошел через столовую на цыпочках, стараясь не запачкать выскобленного песком, белого деревянного пола. Но все-таки от каждого его шага оставалось на полу черное пятно. Подойдя к Юсупу, он снял шапку и вытащил из-под подкладки телеграмму. Юсуп принял ее, распечатал, и все черты его лица перекосились.
В коридоре, соединявшем комнаты штаба со столовой, послышались Сашкины шаги и его веселый, возбужденный, раскатистый смех. Лихолетов о чем-то разговаривал с дежурным. По голосу, по шагам, по смеху можно было догадаться, что Александр счастлив безмерно. Он смеялся так, как не смеялся уже несколько месяцев.
Полчаса тому назад красноармейцы, стоявшие за версту от кишлака, привели перебежчика. Пропавший басмач явился с эскадронной лошадью, с двумя женщинами (женой и матерью) и с двумя детьми. Это был именно тот самый басмач, которого пять месяцев тому назад отпустил Александр.
Александр послал всю семью на бригадную кухню греться. Он не знал, будет ли ему от этого перебежчика какая-нибудь польза, но уж одно то, что перебежчик не подвел его и вернулся, приводило Лихолетова в полный восторг. Ему не много было нужно для того, чтобы стать веселым.
Никто из сидевших в столовой не обратил внимания на Сашкин смех. Лицо Юсупа всем показалось страшным, багровым, как будто его вывернули наизнанку. Все смотрели на Юсупа с изумлением и непонятным страхом. Все молчали.