Евангелие от обезьяны
Шрифт:
Леня беззвучно шевелит губами, энергично машет руками, что-то кому-то объясняет по мобильному. Сверху он похож на надувного предрождественского Санту. Таких выставляют на площадях и козырьках зданий, чтобы они под действием теплового наддува взбрыкивали поливинилхлорамидовыми конечностями на потеху публике.
Я с каким-то неземным облегчением открепляю успевший достать меня бейджик с надписью «Alex V. Dyonko, le magazine «Koleso», Russie», бросаю на стол фоткой вниз. Выхватываю у алжирца-гарсона откупоренную бутыль красного вина и жадно присасываюсь прямо к горлышку, проигнорировав фужер. Передаю соседям по длинному столу и с удовлетворением констатирую, что похмелье у всех одинаково. Потому что они выжирают так же некрасиво: морщится даже гарсон. А шел бы ты на хер, эбонитовый
Тут дело принимает и вовсе неожиданный оборот. Митя, у которого осталась, видимо, пара лишних евро, заказывает литровый бурбон. Surprize! Божественный Джек Дэниелс медленно стекает по стенкам пищевода, с каждой каплей все глубже и глубже погружая меня в привычное состояние.
Минуты наслаждения прерывает звонок на мой мобильный. Номер, конечно же, не идентифицируется. А как иначе, когда твой родной издательский дом, на благо которого ты отдал лучшие годы и вкалывал не жалея печени, вдруг принял волевое решение бороться с мировым финансовым кризисом путем сокращения расходов на корпоративные номера сотрудников? Оно конечно – нам даже повезло: другие борются с ним, сокращая штат и зарплаты. Однако побочный эффект такого везения в том, что теперь ты почти никогда не знаешь, снимать ли трубку. Половина контактов, накопленных за десять лет, остались на изъятой корпоративной сим-карте, а ты, не очень дружа с техникой, наивно полагал, что все они хранятся в памяти трубы и перенесением записной книжки не озадачился.
Подумав секунд десять, решаю, что раз уж за входящие в роуминге я теперь плачу сам, то пусть звонящий идет лесом, кем бы он ни был. В особенности если это кто-нибудь из начальства – в чем я почему-то почти уверен.
Поблескивая очками в тонкой и почти дорогой оправе, место напротив меня занимает Олег Гладкий из глянцевого журнала FHQ. Фамилия изящно дополняет лысую блестящую голову; хорошие манеры одухотворенного кокаиниста не в силах скрыть интеллигентское презрение к окружающим. Занятный персонаж, страдающий, наверное, от всех зависимостей, от которых вообще может страдать человек. В числе последних, приобретенных уже в эпоху хайтека, – компьютерная, игровая и интернет-зависимость. Мы с парнями шепотом заключаем пари на вискарь: воткнет ли бедолага в айфон сразу же после принятия дозы похмелятора. Разумеется, он втыкает.
– Что пишут, Олежка? – спрашивают его.
– Дома все как обычно, – докладывает Олежка, подняв от айфона подслеповатые глаза и щурясь на нас поверх сползших на кончик носа очков. – На улице Строителей какой-то псих до смерти забил во дворе старика, а потом зашел в офтальмологическую клинику и положил из пушки двух охранников. Генсеку сделали очередную пластическую операцию. Оппозиционеру Гумбольдту снова шьют уголовку по два-восемь-два. Капиталы продолжают утекать из…
– Чур тебя! – стучу по столу. – Ребята просто хотели узнать, что дома с погодой.
– Что с погодой? Все как и должно быть в нашей Сахаре. Сорок четыре, говорит Яндекс. Пекло, – причмокивает Гладкий и, потеряв к нам интерес, утыкается обратно в айфон. Не забыв, впрочем, налить себе еще на два пальца из Митиного комплимента.
К ресторану подъезжает последний из «Ягуаров». Через панорамное стекло я наблюдаю, как Серега Жорин, ведущий радиопрограммы с незамысловатым названием «Тест-драйв», просит напарника погазовать и записывает звук, поднеся к глушителю обернутый в поролон микрофон. Затем, благоухая парами солярки (он тестировал дизельную версию, удлиненная база, три литра, двести семьдесят пять лошадей), входит в ресторан и плюхается на свободное место рядом со мной.
– Ну ты вчера отжег, дорогой, – хлопает он меня по плечу, и в голосе его мне слышится чуть ли не восторг. А привести в восторг сорокалетнего пьяницу, уже слегка подуставшего от жизни и равнодушного ко всему, кроме денег и крепких напитков, не так уж просто. Беда в том, что я, разумеется, не помню, что со мной было.
– Я не помню, что со мной было, – констатирую, наливая бурбон в его фужер. Фужер предназначен для вина, но и черт бы с ним.
– Да ладно!
В следующие несколько минут я узнаю, что вчера вечером
При упоминании о последней Джек Дэниелс меняет направление внутри моей измученной глотки, как давеча «Ягуар» посреди двухполосной дороги, и едва не выплескивается наружу. Лицо Джанин хоть и официальное, но неприятное до колик, мужиковатое и вогнутое внутрь; о теле же лучше и вовсе не вспоминать. К тому же, она старше меня лет на пять. А я далеко не юн, вообще-то.
– Только не говори, что я преуспел, – прошу дрогнувшим голосом.
– Не бойся, брат. Ты был в такое говно, что не преуспел бы, даже если бы обнаружил у себя в постели голую Меган Фокс, а на ужин вместо фуа гра сожрал бы виагру. – Жорину явно по душе последний каламбур, и он смеется, поглаживая обтянутое кардиганом брюшко. Больше никто не смеется.
В принципе во всем перечисленном ничего экстраординарного нет. Это понимают все, кто хоть раз оказывался в заграничном пресс-туре в обществе сильно пьющих рыцарей пера. Не то чтобы такое считалось у нас нормой, но и тухлыми помидорами тебя никто за это не закидает. Даже корпоративные зануды из официальной делегации производителя тебя поймут. Их маринуют здесь месяцами. Вдали от родственников, детей и любовниц они плотно общаются с пишущей братией, постепенно дичая и оскотиниваясь не меньше нашего. Да, они пытаются держать марку и нажираются не в ресторане у всех на виду, а в отеле вдвоем – втроем, а то и соло; но от этого лица их с утра помяты не меньше. Уж я-то могу отличить абстинентный синдром от следов обычной бессонницы.
Временами случается, конечно, и нечто из ряда вон выходящее. Какой бы зыбкой и условной ни была грань, за которой кончается терпимость кротких европейских менеджеров, перейти можно и ее. Так случилось, к примеру, с Виталиком Пухейским из «Автоклаксона», который как-то раз заблевал замшевое сиденье раритетного «Мазерати-Мистраль» ценой в полмиллиона евро, предоставленного производителем журналистам, чтобы те лучше прочувствовали исторический дух бренда. И вот это уже было неприятно. Во всяком случае, с тех пор ни в одном пресс-туре Виталик замечен не был. А дух бренда потом очень долго выветривали из салона, я думаю.
– Но это еще не все, – заговорщицки ухмыляется Жорин, меж делом наливая себя очередную дозу душистого бурбона. – Ты еще во время застолья переходил на русский и высказывал все, что о них думаешь.
– Вот как? И что же плохого я о них думал?
– Ты говорил, что они ссаные педики, лживые, косноязычные и закомплексованные. Что они никогда не выскажут тебе в лицо их истинного отношения к чему бы то ни было. И что Пол Хёрли ради сохранения дружественных отношений с прессой и в угоду деловой этике будет сидеть здесь хоть до утра, если ты решишь разучить с ним не только припев, но и всю песню мушкетеров целиком. Будет сидеть, улыбаться и делать вид, что ты – не обычный пьяный мудак, а человек другой культуры, к которой нужно относиться толерантно. И еще ты сказал, что если попросишь Пола Хёрли дать в задницу, он это сделает, потому что ему нужно, чтобы ты написал положительный отзыв про «Ягу» и неважно, какими путями он этого добьется.