Евангелие отца
Шрифт:
– Как ни странно.
– А в принципы?
– Верю.
– А в Бога?
– Вы задаете странный вопрос.
– Не такой уж он странный, поверьте. Вы искренний, честный и порядочный: как же Вы чуть не отравили юношу, который совершенно ни в чем не виноват, кроме того, что родился не под той звездой, что и Вы? – Шрайбер стоял и, улыбаясь, смотрел на Великого Мастера.
– Но, я думал, что рыцарь…. Ведь это был Ваш человек, в конце концов! Это было простое успокоительное.
– А если нет? Что Вам пришлось бы делать с Вашей порядочностью и верой? До завтра, мистер Тиз. Подумайте над тем, что я сказал.
Гл. 45
Месяц Абиб – кончается август. Жаркое время и смутное время. Закатное солнце, как затухающий огонь печи, в которой готовился хлеб. Но только нет самого прекрасного запаха на свете – запаха хлеба, потому что пахнет кровью. Ее тоже нет, но, кажется
Костер разгорался, а вокруг костра сидели восемь человек, молчали и перебирали пальцами четки. Ветер почти утих и треск сучьев в костре напоминал далекие выстрелы где-то там за Храмовой горой. Тут был мир, здесь молились каждый Тому, в кого верил, если вообще верил в то, что происходящее было Его волей. А по-другому и быть не могло, потому что не могли они по собственной воле придти сюда, ибо не хватило бы им силы их веры. Не могли они сами сесть так близко от святого для всех места в день смерти Иосифа – земного отца Иисуса, чтобы просто принять его и поздравить с новой жизнью того, кто сидел пока поодаль и кусал губы в ожидании.
Сколько прошло лет? Две тысячи? Наступил ли тот день, о котором мечтали поколения его семьи? И как может случиться, чтобы эти восемь человек даровали ему то, о чем молчит Он. Совершаешь ли ты ошибку, Иосиф? Если – да, то Бог тебе судья, а если – нет? Кто осудит? Кто судья, если Он молчит. Молчит и видит. Не мешает и слушает, как ветер утихает, как звезды зажигаются, как огонь в печи гаснет, а ночь становится темнее. Как слушал и тогда, когда нареченный сын Его просил Его о пощаде. Молчит. Слушает. Смотрит за драмой, которую сам создал.
Ирония судьбы. Рим, который судил и приговорил Иисуса, сделал христианство своей официальной религией. Мать римского императора Константина Великого через три века после казни приехала в Иерусалим, и на этом месте Константин возвел Церковь Гроба Господня. Для кого? Подумай, Иосиф! Для избранных или для всех? Ты вырос с верой и требуешь сейчас ответа от Того, кому веришь – как это возможно?
Открой книгу или учебник, и ты увидишь, с какой легкостью веру в Бога ассоциируют с графой в паспорте! Если ты грек, русский или киприот – то ты православный, если еврей, то, конечно, иудей. Скандинав ты или англичанин - ты протестант, а испанец или итальянец - ты можешь быть только католиком. Перс или араб не вызывают сомнений – мусульманин. Ярлыки и клише, как ценники в магазине. Но, разве все так просто? Разве название имеет значение? Значит, имеет. Татарский сын приводит русскую жену, протестантка выбирает католика, а еврейка хочет выйти замуж за арабского юношу. И все они говорят о любви. Разве любовь сегодня что-то стоит? Нет, потому что слова твоего президента о мировой угрозе становятся реальностью для твоих родителей в их тихом, купленным в кредит домике на окраине города. А их домик важнее и дороже какой-то там любви. И они уже не думают, какой хороший человек их будущий зять – они думают о том, как будут выкручиваться на вечеринке у соседей перед Пасхой! Как будут говорить, что этот приличный с виду молодой человек, мусульманин, отрицающий и их жизнь и их Бога. Что скажут соседи? Разве может что-нибудь быт важнее их мнения? Их мнение о тебе ведь важнее твоего мнения о себе, не правда ли?
Вот если бы каждый президент каждой страны мог занять это высокий пост при одном условии, которая бы была записана в Конституции: жена не может быть одной с ним веры! Если бы так было, то не было бы опрометчивых слов о чужих Богах. Но, нет, ты бредишь, Иосиф! Так не будет, потому что слова и дела редко похожи друг на друга, как правда и ложь.
Сейчас на горе становится прохладно. И ты смотришь вниз на город, пока еще изнывающий от раскаленных крыш и мостовых и тебе странно. Здесь, именно здесь центр мира – христианство, ислам и иудаизм так тесно переплелись, что если бы забыть эти слова, хотя бы на один день, наступил бы самый добрый день на этой грешной Земле. Но, не дадут, Иосиф, не дадут этого сделать те, кто не пришел сегодня на Храмовую гору. Их лимузины сюда не проедут, а их охрана хочет сытно есть – ей нельзя терять врага, потому что без него кто заплатит за ее услугу? От кого охранять, если люди будут помнить только свои имена, а Золотой Купол Храма скроет от жары головы всех, кто захочет сюда придти, забыв, как зовет Его их сосед? О чем ты сейчас думаешь, Иосиф?
– Я думаю: что если сила веры такова, что все начинается при крещении, когда вся любовь и ненависть передается с чувствами и словами и поселяется с чистых душах младенцев? Что если все дело в крещении? Если крещение младенцев не будет зависеть от веры его родителей и обряд этот будет для всех един, как было тогда? Почему раньше так было и почему теперь стало не так? Какая разница, кто и как крестит своих детей? Я – иудей и у нас так заведено, но ведь христианское крещение имеет свое начало в древних языческих культах, там же, где берет начало и наш обряд. В древних
Но ведь и христиане чтут Ветхий Завет. Христиане говорят, что Ветхий Завет и Новый Завет едины. Но я говорю о крещении, как начале всего для человека! Это причина и в ней нет единства. Никто не имеет права отрицать веру другого – это должен быть главный закон мира. Это говорю я, Иосиф, в ком течет кровь забытого всеми человека, отдавшего всего себя Тому, кто забыл меня во имя моего сына. Ведь в Ветхом Завете не спрашивали своих детей, когда обрезание им делали и посвящали Богу уже в младенчестве и своей верой отвечали за свое дитя. За все его будущие ошибки и свои деяния, последствия которых переходили на ребенка. Но в Новом Завете обрезание сменилось тем, прообразом чего оно и было - Крещением . «В Нем вы и обрезаны обрезанием нерукотворенным, совлечением греховного тела плоти, обрезанием Христовым; быв погребены с Ним в Крещении в Нем вы и совоскресли верою в силу Бога, Который воскресил Его из мертвых, и вас, которые были мертвы во грехах и в необрезании плоти вашей, оживил вместе с Ним, простив нам все грехи…». И в чем разница, и какая разница, какой народ, как посвящает своего младенца Богу?
О чем ты, Иосиф? Почему ты сейчас думаешь об этом? Дадут ли тебе ответ эти восемь человек, которые сидят у костра? Нет. Разве нет причины думать не о спасении человечества, а о том, как выполнить то, что задумано? Они смущены более чем ты, поэтому смотрят на тебя и молчат. Им надо решить, что с тобой делать – ты стал причиной тишины, которая повисла над Храмовой горой. Им надо решить стоит ли кровь их детей всех их молитв и обрядов. Им надо понять, что важнее: жизнь или смерть во имя Его. А ты смотришь на город, который был твоим и видишь и иудеев, и христиан, и мусульман и не можешь понять, что с ними случилось. Ты видишь, как стоит в этом городе Великий Храм. Это та церковь, которую делят между собой целых шесть христианских конфессий: греко-православная, армянская, эфиопская и сирийская, римская католическая и коптская. Они поделили Христа на части, как разделили церковь на куски – разве так возможно?
– Да, это так. И это возможно. Коптам принадлежит крошечная часовня позади усыпальницы Христа, а часовня у входа принадлежит православным грекам. Пусть так и будет. На скале Голгофы, на которой Иисус был распят, находится греческая православная часовня. В крипте церкви возле Голгофы находится армянская православная часовня, возведенная в память о святой Елене. Каждому есть место. А на крыше церкви глинобитные часовенки образуют небольшую церковь, которая принадлежит эфиопам, одной из старейших христианских общин на Святой Земле. Разве это плохо?
Великая драка за истинную веру! Легко ли смотреть Ему на это?
– Но несколько сотен лет назад, ключ от Храма Гроба Господня, был доверен двум мусульманским семьям Джуди и Нусейбе. Одна семья хранит у себя ключ, другая запирает и отпирает дверь. Каждую ночь представители рода Нусейбе запирают дверь Храма, как делали их предки последние четыреста лет. Пусть так и будет! Пусть это страшно, что веру рвут на куски без стыда и совести, но все-таки она объединяет их и заставляет быть вместе в одном доме, в одном городе, где верят в единого Бога. Где остался только один шаг, чтобы сказать об этом друг другу. И этот шаг должен быть сделан сегодня. Ты знаешь, что когда персы сокрушили вавилонян и позволили евреям вернуться, на месте уничтоженного первого еврейского Храма был построен Второй Храм. В нем Иисус проповедовал милосердие и доброту ко всем живущим. Что осталось? Только ступеньки, по которым в последние дни перед своим распятием Иисус спускался, покидая Храм. И только слова. Веры нет, потому что вера без действия пустынна.