Евангелие отца

Сад Герман

– Я признаю, что мы не всегда ставили Вас в известность о наших действиях. Да, конечно. Я признаю. Но, и Вы в последнее время предприняли несколько шагов, которые вряд ли возможно назвать партнерскими…

– Да, мистер Гутьерес, Вы правы – мы действительно хотим работать вместе с Вами. Какие могут быть сомнения?..

– Да, мистер Гутьерес. Конечно. Но, Вы должны признать, что хотя церковь и противится нашему проекту, мы уже достаточно близки к достижению цели…

– Верно. И, как и всегда, мы признаем Ваши заслуги и Вашу помощь в нашем общем деле…

– Хорошо, мистер Гутьерес! Я обязательно передам Высшему Совету Ваше недовольство…. Безусловно, в форме рекомендаций. Всего доброго и до скорой связи, мистер Гутьерес. – Шрайбер

положил трубку. Не самое простое дело разговаривать с человеком, который всегда разговаривает только сам с собой.

Этот невозможный человек хоть и отвратителен в своих привычках, но крайне полезен в своих возможностях. С точки зрения основной массы обывателей, мистер Гутьерес очевидное зло. Он продает оружие всем, кто в нем нуждается. Он не спрашивает кто и зачем – он спрашивает: сколько и когда. И у него есть собственные принципы. Он искренне верит в то, что баланс в мире крайне необходим и этот баланс создается только одним правилом: нельзя одним продавать намного больше оружия, чем другим. Немного больше можно, если того требует ситуация. Немного лучшего качества и немного более совершенного. Это – да. Это – можно. Но! Только тогда и только тем, кто в данную минуту находится в более сложном положении, чем их соперник. Или в случае, если он твой временный партнер в проекте. С мистером Гутьересом любят иметь дело поставщики, поскольку он точно знает, кому и сколько надо в настоящий момент. Мистер Гутьерес не подводит – он, как жена Цезаря: всегда знает, кого приблизить и ублажить, чтобы на следующий день шоу с казнями продолжилось. Чтобы зрители получили то, что хотят и участники были не в обиде.

В этом мире нельзя прожить, принимая только одну из сторон этой жизни. Если хочешь быть успешным - умей играть на оба фронта. Это трудно, это сложно, но возможно и тому пример – мистер Гутьерес, господа! Но, партнеры не всегда живут долго: партнеры – не родственники. Если уж родные люди предают друг друга, то, что говорить о тех, кого связывает только бизнес? Если уж семьи распадаются из-за мелочной ерунды, готовые убить друг друга (иносказательно, конечно!), то, как можно обвинять партнеров, если один хочет убить другого в прямом смысле этого слова? Шрайберу сейчас хотелось убить двух сразу: обувщика и мистера Гутьереса, который последние десять минут позволял себе разговаривать с ним, как с посыльным.

Мистер Гутьерес надоел всем со своими принципами. Если бы он продолжал заниматься лишь снабжение, как того требовал договор, заключенный давным-давно между организациями, то проблем было бы меньше. Нравиться ему корчить из себя ангела по снабжению – давай. Но мистер Гутьерес захотел инвестировать во власть, а политика не предполагает участие в ней снабженцев и ростовщиков. Политика – чистое искусство, хотя существует на грязные деньги. Но, если ты создаешь шедевр, какая разница из чьей кожи смастерили тебе полотно для твоей картины и чьи кости пошли на рамку! Этого мистера можно было бы утопить вместе с его яхтой, мулатками, шоколадками, охранниками и прилетающим с живым товаром вертолетом. Можно было бы найти вместо него другого спонсора, потому что деньги не только не пахнут, но и не тонут – всегда найдется тот, кому они будут принадлежать после смерти предыдущего хозяина. Можно было бы договориться и с мистером Ноем, хотя они слишком давно и успешно дополняли друг друга, как политика и финансы, и так же крепко ненавидели друг друга, но уже не могли жить в одиночестве. Если бы не одно «но». Это «но» заключалось в том, что мистер Гутьерес был крестным отцом Люсьена – тем самым мсье Пико, с которого, собственно, все и началось. Которого ни Люсьен, ни многие другие никогда не видели, но который финансировал многие из предприятий, организованных мистером Ноем и его компанией «Ковчег».

Со стороны может показаться, что все это слишком запутано, но оглянитесь! Вы представляете себе мир иным? Вам кажется, что Ваша жизнь проще? Конечно, да, если сводите человеческие отношения только к примитивному

траху и, как следствие, порождению себе подобных. Конечно, да, если Вы настолько глупы, не понимая, что, используя партнера против его воли, Вы насилуете Вселенную (если верить Будде и прочим философам). А Вселенной это может и не понравиться и вот тогда она уж точно поимеет Вас, и я не уверен, что Вам это понравиться и совершенно не хочу оказаться на Вашем месте в эту минуту. Если не верите – вспомните свою последнюю жену в качестве доказательства справедливости моих слов.

Ехать надо было к обувщику, чтобы сказать ему в глаза, что он нехороший человек, но ехать пришлось совсем в другую сторону. Если добраться до остановки Rudolf-Brun-Br"ucke на трамвае номер четыре, то немного в стороне от остановки увидите ресторанчик «Walliserkeller». Зайдете – сядьте слева – там меньше дует от входной двери, и закажите немного мясного фондю – bourguignonne. Поверьте на слово: не помешает, чтобы поднять себе настроение.

Пока Шрайбер делал заказ, Люсьен вошел и остановился, оглядывая зал. Шрайбер поднял руку, вытер губы салфеткой и встал, сделав пару шагов навстречу молодому человеку.

– Ну, как? Нормально себя чувствуешь? Не устал?

– Нормально. Только этот Великий Мастер действительно зануда, как ты и говорил. В Израиле он не производил такого впечатления. – Люсьен сел, отломил себе кусочек хлеба и обмакнул его в тарелку Шрайбера. – А вкусно, черт побери.

– Куда деваются годы работы? – Шрайбер покачал головой и усмехнулся. – Хотя, за столько лет вранья, ты должно быть сам привык к роли чокнутого чудика. Ты опровергаешь закон молодости: слишком тебе легко все дается – все эти превращения туда-сюда.

– К этому нельзя привыкнуть, Шрайбер. Если ты поставишь на стол ветчину и то французское столовое вино, меня точно вывернет наизнанку. И все эти люди, с которыми мне пришлось встретиться за это время, и одиночество в сыром доме, и соседи, что б их пробрало в осеннее-зимний период. Надоело до ужаса.

– Совсем немного осталось, Люсьен.

– А очень надо продолжать меня называть этим диким именем?

– Ну, еще какое-то время. А что имя? Нормальное имя. Вот я же привык к Шрайберу и ничего.

– Когда мы летим в Рим?

– Сегодня. А пока расскажи мне, как все прошло с Тизом.

– Он смотрел на меня, как смотрят лошади на ананасы – с удивлением и непониманием, как такая фигня могла вообще появиться на свет. Я ему рассказал всю свою историю, вплоть до момента, когда Роб вывез меня из Иерусалима. Словом, он совершенно ничего не подозревает и, как мне кажется, совершенно поверил в то, что ты ему говорил.

– Это хорошо. Теперь вот что: сегодня в Иерусалиме произойдет небольшой взрыв, при котором погибнет несколько туристов, непонятно каким образом ночью забредших на Храмовую гору. Кажется, кто-то из них разведет костер, и никто не заметит, что на этом месте лежит неразорвавшийся палестинский самодельный снаряд. Словом, глупая случайность и ничего более. Жалко, конечно, но что тут поделаешь. Ночью в Иерусалиме совсем не безопасно. Тебе надо успеть до взрыва на самолет. Будет хорошо, если когда кто-то копнет поглубже…. Я имею в виду всех этих полицейских, политиков и церковников. Пусть ты будешь на рейсе из Цюриха в Рим, чтобы никто даже и не подумал, что ты как-то в этом замешан.

– Ты кого-то конкретного имеешь в виду?

– Ну, в Риме достаточно умных людей, которые отслеживают ситуацию. Еще вот что. Не забудь, что в аэропорту тебя встретят, и ты передашь этому человеку рукопись Евангелия Иосифа. Оно в газете слева от тебя.

– Тоненькое какое-то. Не видно даже. Ты хочешь сказать, что оно действительно существует?

– Естественно. Конечно, существует, что-то же в газете лежит. Тоненькое! Это же не «Война и Мир». Хотя, возможно, эффект произведет не меньший. – Шрайбер улыбнулся. – Давай, бери еще фондю. Удивительно, сколько всего вкусного можно сделать из куска сырого мяса. Так вот, передашь, ок?