Евангелие отца

Сад Герман

– Ваша категоричность в суждениях. Безаппеляционность, безрассудство и ортодоксальные взгляды. Я бы сказал еще – жестокость и цинизм.

– Вы слишком наблюдательны и критичны, Никос. Неплохо, но жестокость тут совершенно не причем. Знаете, почему буддистские монахи бьют своих учеников палкой? Нет? Думаете, они жестоки? Все дело в том, что образность понимания справедливости в буддизме такова, что необходимо быть справедливым не только к себе, но ко всем остальным. Таким образом, если на третий раз ученик не понял, что ему говорит учитель – учитель его бьет палкой, и это говорит только о том, что ученик оскорбил учителя и довел своей

глупостью его до стадии, когда человеческие слова излишни и учитель превратился в дикое агрессивное животное. То есть, глупость, тупость и лень способны превратить человека в тупое существо, которое способно только на удар палкой. Кстати, а можно я Вас буду назвать Вашим настоящим именем?

– То есть?

– Ну, Вас же зовут – Хасен. Раз уж мы так разоткровенничались, что Вас даже перестала пугать перспектива быть застреленным при попытке съесть лишний кусочек этой восхитительной пиццы с анчоусами, то давайте уж будем откровенными до конца. Хотя бы в том, что Ваше имя – Хасен. И Вы один из последних ессеев.

– Вы информированы. Но, по поводу ессеев…. Вы знаете арамейский? – Хасен засмеялся.

– Кто сегодня знает арамейский? Ни Вы, ни я. Просто я знаю, что «хасен» в переводе с арамейского - святой и слуга Божий. Да, и все, что Вы делали в последнее время, наводит на эту мысль. Только вот совершенно непонятно, зачем Вы залезли во все эти дела? Вы же были так далеки от всего этого? Ваше дело было только наблюдать.

– Знаете, что мне сейчас подумалось? Что Вы блефуете! Что Вы совершенно не собираетесь меня убивать – Вам просто этого не надо.

– Теперь не надо.
– Бальтазар посмотрел на часы, поднял голову и свистнул, подозвав официанта, который слегка вздрогнул от такой формы обращения. – Свежую газету, мой дорогой.

– Какую, синьор?

– Любую из приличных. – Официант, слегка пожав плечами, ушел.

– Что Вы хотите прочитать в газете?

– Что Ваш приговор отменен, Хасен.

– Это будет написано в газете?

– Иносказательно. Впрочем, я и так это знаю.

– Могу я задать вопрос теперь, когда моя жизнь, вроде как не в опасности?

– Жизнь всегда в опасности. Вон, поглядите! Мотороллер, а на нем пышногрудая римлянка в короткой кожаной юбке размером с носовой платок. Хотите сказать, что она не может быть причиной Вашей смерти?

– Мотороллер – да, а она вряд ли. – Никос заметно расслабился.

– А, по-моему, так запросто может случиться и наоборот. Кто знает. Итак, Ваш вопрос?

– Кто Вы и кого представляете? Почему Вы обо мне что-то знаете, а я про Вас ничего? Почему мы в Риме и что меня ждет?

– Ни фига себе – один вопрос!

– Простите, так получилось. Сами виноваты – я слишком долго молчал.

– Деваться некуда. – Бальтазар притворно вздохнул. – Вы меня приперли к стене, возродившись к жизни, как Феникс. Придется отвечать. Мы здесь, чтобы встретиться с Вашим коллегой и еще одним важным лицом из Ватикана. Это – раз. Второе: я о Вас знаю не кое-что, а почти все и не только я, между прочим. Третье: я представляю некую организацию, которая хочет перемен, как и Вы, но ведет себя спокойнее и вежливее, чем Вы. И четвертое, наконец: я – это просто я – хороший человек, когда надо и не очень хороший, когда того требуют обстоятельства. Смотря для кого, конечно. И Вы сами назвали меня иоаннитом, что справедливо только частично. Ну, как? Удовлетворены?

– Скорее нет, чем да. Еще более не удовлетворен.

–

Тогда съешьте пиццы или познакомьтесь с этой блондинкой – она выглядит вызывающе. Впрочем, пицца выглядит лучше, на мой взгляд. Но, раз Вы ессей только по остаточным признакам, Вам можно общаться и с тем, и с другим.

– Вы разговариваете свысока – почему? В чем причина?

– В Вас, милый Хасен. Вы совершенно запутались. Вы молоды и вся причина такого внимания к Вам, что среди Ваших братьев по ордену остались только два человека. Один скоро появится, а второй – это Вы собственной персоной. И мне приказали Вас оберегать, чтобы, простите, Вы возродили то, что было уничтожено несправедливо. Вот, собственно, и все. И я вообще-то немного устал и от Вас, и от Вашего непонимания. Хотя, отдаю должное Вашему терпению, обреченности и тупости. Прошу прощения за резкое выражение.

– Да уж. Вы в словах не стесняетесь.

– А Вы? Вы, кажется, и в поступках не стесняетесь? Вы ессей, который даже не знает, что это значит! Вот почему кому-то приходится расхлебывать недостатки Вашего образования? – Бальтазар комедийно вскинул ладони к небу. – Боже! Прости меня за недостойное поведение, но Ты сам должен был позаботиться о них! Хотя, понимаю, что у Тебя и других забот полно и безропотно принимаю часть Твоей работы на себя. – Бальтазар всхлипнул и чуть не уронил голову в тарелку. Подошел официант и положил на стол газету.

– «La Stampa»? Ничего приличнее не было? – Официант покачал головой и ушел.

– Чудовищно.

– Вам не нравиться эта газета?

– Мне вообще не нравятся газеты.

– И что там? – Хасен немного вытянул шею, пытаясь увидеть заголовки на первой полосе.

– Ничего такого. Так себе и все. Словом, Вы свободны, как ветер. Но, если хотите все это закончить – поехали – нас уже ждут.

– Откуда Вы знаете?

– В газете написано.

– Шутите?

– Нет. Вот тут так и написано: «Пора ехать».

– Где? Покажите?

– Вы, что, шуток не понимаете? Даже о Вашей смерти написали бы в лучшем случае на последней странице в рубрике «Опять эти туристы». Ишь, Вы! Первая полоса! Словом, поехали – ненавижу анчоусы.

– Что же мы так долго сидели здесь?

– Я Вас развлекал лекцией про демократию и республику. Скажите еще, что было неинтересно.

– Только зачем?

– Время убивал вместо Вас. – Бальтазар отодвинул стул и встал. – Надо же было как-то развлекаться? Ничего лучшего в голову не пришло. А то бы Вы вопросами замучили. Поехали, нам действительно пора.

К веранде подъехало уже знакомое Хасену такси. Они сели и таксист, опять не задав ни единого вопроса, резко развернувшись через сплошную, рванул старенькую «Ляньчу» на юг…

Что изменилось в мире за это утро? Ничего. Никоса, наконец, назвали его собственным именем – Хасен, что ему не очень понравилось, с одной стороны, потому что предполагало новый неожиданный резкий вираж в его жизни, и принесло облегчение с другой, потому что усталость и напряжение последних лет были уже невыносимы. Он давно потерял всяческую связь со своим орденом. Он понимал, что если его не трогают, значит еще не пришло время. Но, когда он узнал, что в Монпелье, во время взрыва в старом доме, погибли родные ему люди, он понял, что он следующий и настало его время. Он знал, что этот взрыв организовал мистер Ной – его непосредственный начальник и сделал все возможное, чтобы отплатить ему той же монетой.