Евпраксия
Шрифт:
— Люди — неблагодарные твари. Чем они больше получают, тем ещё большего хотят. И плюют затем на своих благодетелей.
Евпраксия вспыхнула:
— Вы на что намекаете? На моё отношение к императору?
Та наигранно испугалась:
— Ах, помилуйте, ваше величество! Разве я могу отважиться на подобную дерзость?
— Вот и правильно. — Русская помедлила. — Мы по-прежнему остаёмся в браке. Я его люблю — моего супруга и отца моего единственного ребёнка... Но за то, что и вы, и он сотворили со мной в ту ужасную рождественскую ночь, ненавижу. И смириться — не значит простить. Так и знайте, Лотта.
Каммерфрау возразила проникновенно:
— Государыня, вашему упорству нет разумного объяснения. Понимаю: вы воспитаны в догмах греческой ортодоксальной церкви. Всякие новации вам страшны. Но религия не может стоять на месте и должна развиваться с обществом. Прежние воззрения кажутся смешными. Генрих же не зря отрицает папские каноны. Поклонение Кресту...
— Крест не трогайте! — рассердилась Ксюша. — Я и раньше не отреклась от Креста и теперь не стану!
— Тише, тише, пожалуйста: мальчика разбудите.
Леопольд завозился в кровати, закряхтел во сне.
Мать замолкла и поправила ему одеяльце; шёпотом сказала:
— Да... забылась... вы разбередили старые раны... — И по-русски велела няньке — Груне Горбатив: — Грунечка, побудь с Лёвушкой, пожалуйста. Если что — Паулина пусть меня растолкает.
Пожилая женщина покивала:
— Не тревожься, моя голубушка, почивай спокойненько. Я надёжней всех твоих паулин, вместе взятых...
— Знаю, дорогая, и люблю за сё.
Вышла из детской вместе с Лоттой. И произнесла по-немецки, громче:
— Вы напрасно, Берсвордт, считаете, будто я такая упрямая. Ведь смогла же из православия перейти в католичество и назвать себя Адельгейдой. Потому что нет принципиальной разницы, основные догмы христианства сохраняются там и тут. Но отречься от Креста животворящего? Никогда. Кто бы меня ни убеждал — Генрих, вы или же епископ Бамбергский.
— Генрих и епископ от вас не отступятся.
— Оба далеко и прибудут сюда нескоро.
— Про епископа ничего не знаю, а его величество должен появиться здесь четвёртого сентября.
Евпраксия замерла и встревоженно вперилась в собеседницу:
— Как — четвёртого? Почему я об этом узнаю последней?
— Извините, ваше величество, мне самой сообщили час назад.
— Боже, и вы молчали!
— Не успела. Не хотела отвлекать вас от принца.
— Ну, так говорите теперь. Он надолго? С чем приедет?
— Представления не имею. Мне сказал шамбеллан замка, дон Винченцо. Прискакал гонец и велел готовиться к встрече.
Государыня осенила себя крестом:
— О, Святая Дева Мария! Помоги мне перенести приезд императора. Вдруг захочет мириться? Как себя вести?
— Не упорствовать, быть послушной.
— Я не возражаю в принципе. Главное — на каких условиях?
Лотта вкрадчиво улыбнулась:
— На каких бы то ни было, сударыня.
Адельгейда дёрнула плечом:
— Вы несносны, Берсвордт! Подчиниться готова — только не в вопросах Креста и веры!
— Что ж, тогда ждите неприятностей.
В то же самое время в замке Каносса (Италия)
Во главе итальянских врагов Генриха IV находились четверо.
Первой была женщина — маркграфиня Тосканская Матильда. Ей в ту пору исполнилось сорок шесть, и она переживала вторую молодость с юным, семнадцатилетним мужем — герцогом Швабским Вельфом. Их союз укрепил ряды оппозиции: «молодых» благословил сам Папа Урбан II и тем самым освятил сплочение Юга Германии с Севером Италии в их борьбе против императора. К этой тройке — Урбан, Вельф и Матильда — год назад присоединился старший сын Генриха от первого брака — Конрад. Он порвал с отцом вскоре после скандала с Евпраксией, взяв её сторону.
В родовом замке маркграфини — Каноссе — завтракали трое. Грузная Матильда, жгучая брюнетка с хорошо заметными усиками и как будто бы даже с баками, ела свежий творог и сыр, дабы не толстеть больше, но в таких количествах, что восстановление некогда утерянной талии не имело никаких шансов. Двадцатидвухлетний Конрад тоже не был худ: он пошёл в свою мать, первую жену Генриха, итальянку, маркграфиню Берту Сузскую; чуть сутулясь и тараща глаза, как любой близорукий человек, без особой охоты жевал жареное мясо. Только Вельф отличался живостью и свежестью — пропорционально сложенный, стройный, крепкий, он имел весёлые ясные глаза, пухлые, ещё не взрослые губы и копну великолепных белокурых кудрей, вообще чем-то походил на ягнёнка; пил и ел немного, больше говорил. В частности, сказал:
— Наши люди в Вероне передали сведения о возможно скором появлении у них императора.
— Это усложняет задачу, — оценила Матильда. — Крошка Адельгейда может согласиться на примирение с мужем. Как вы думаете, ваше величество? — обратилась она к Конраду. (Дама имела право так его назвать: несколько лет назад Генрих IV сам официально короновал сына в Аахене и провозгласил своим наместником в Италии; вскоре после этого отпрыск перешёл в стан его врагов).
Молодой человек посопел, размышляя, а потом ответил:
— Я не исключаю. Мачеха по-прежнему влюблена в отца, несмотря на всё случившееся. Если он задобрит её, насвистит в уши всяких нежностей, покачает на руках Леопольдика — сдастся наверняка. Русская натура. Больше чувствует, чем думает.
— Плохо, плохо. Наши планы под угрозой провала.
— Может, просто выкрасть? — предложил Вельф. — Каждое воскресенье Адельгейда ходит на мессу в церковь Сан-Дзено Маджоре, и её сопровождают только каммерфрау и четыре охранника. Налететь и увезти ничего не стоит.