Европа-45. Европа-Запад
Шрифт:
Ну и кому он это все расскажет? Кому?
Как был боксером. Как боролся на рингах буквально всей Европы, как выигрывал все бои, мечтая о золотых перчатках чемпиона мира любого веса. Макс Кауль! Это должно было звучать точно так же, как имя великого Макса Шмеллинга!
Но произошло ужасное несчастье. Нелепый случай, бессмысленный удар, удар плохого боксера, который не мог выстоять против Макса Кауля даже двух раундов. Такое может случиться раз в тысячу лет. Удар — и навеки поврежден зрительный нерв. Макс Кауль ослеп. Макса Кауля поглотила вечная тьма.
Азбука Брейля дала возможность
В его крепком молодом теле дремали неисчерпаемые силы. Они рвались наружу, бунтовали, жаждали освобождения. Тонкой нервной силой, совершенной нервной силой был пронизан каждый его мускул. Он владел неистовым чувством дистанции, еще когда был зрячим и когда боролся на ринге. Теперь это помогло выработать в себе умение ориентироваться. Дома, на улице, в лесу, на реке. Он ходил без поводыря, без палки, ходил свободно, небрежно, никто даже не подозревал о его слепоте. Но этого Максу было недостаточно. Сила переполняла его, сила рвалась наружу, влекла его к манящему четырехугольнику, огороженному канатами, окруженному горячим дыханием толпы, высоким напряжением страстей, ревом тысячи голосов. Ему до смерти хотелось вернуться на ринг, как страстно хочется летать летчику, потерявшему ноги, как тянет скрипача коснуться тонкого грифа чуткими пальцами, которые давеча оторвало гранатой.
Однажды вечером Макс пробрался в спортивный зал. Было холодно и темно, но Макса согревало одолевающее его нетерпение, а свет для его незрячих глаз заменяло воображение и неукротимое желание. Он прыгнул на ринг, легко, как кошка, проскользнул под канатом, затанцевал на ровной твердой площадке, приготовился. Вот противник уже двигается. Надо встретить его! Прыжок! Удар! Едва уловимое движение корпусом в сторону, чтоб избежать ответного удара. Шаг влево. Еще прыжок. Удар!
Молодость возвращалась к нему. Молодость была в тугих мускулах, в затаенном дыхании, в ожидании, в бешеной скорости, с которой он бросал свое большое тело по рингу.
На следующий день он объявил об открытии молодежной боксерской школы. Имя его было достаточно известно, и в учениках никогда не было недостатка.
Но вскоре грянула война. Не боксеры были нужны, а солдаты. А Макс Кауль был никому не нужным ослепшим боксером.
Когда началась бомбардировка Кельна, он стал поводырем для зрячих. Глухими темными ночами, полыхающими от взрывов бомб, он отводил ничего не соображающих, охваченных ужасом людей в бомбоубежище, безошибочно находя его даже тогда, когда на пути вставали новые развалины, которых еще вчера, еще час назад не было. Слепой — он ориентировался впотьмах лучше большинства зрячих.
Ну, и кому он об этом расскажет? Кому?
Да разве это всё? А вилла-ротонда? Непонятное строение, огромная башня с круглым холлом посреди, с шестью большими комнатами, двери которых вели в холл, будто лучи звезды, шестиугольной звезды Давида, еврейской звезды, над которой глумились гитлеровцы. А он, когда ему дали эту виллу, когда он осмотрел, вернее, ощупал руками,— разве не смеялся? Разве не вспоминал звезду Давида? А потом принимал будущих жильцов виллы по ночам, когда никто ничего
Да он и теперь никому ничего не скажет. Никому и ни за что!
— Идем, Вильгельм! — Слепой поднялся из-за столика.— Я сегодня наболтал чепухи. Идем-ка лучше домой. В нашу виллу-ротонду.
У неодушевленных предметов тоже есть голоса. Надо только уметь их услышать, уметь распознать среди голосов живых, среди дыхания и биения собственного сердца.
Когда они приблизились к вилле-ротонде, Макс схватил Вильгельма за руку:
— Стоп! В нашем доме кто-то есть!
— Откуда ты это взял? — удивился Вильгельм.— Я ничего не вижу. Темно во всех окнах. Ни звука не слышно. Ни лучика света.
— Света там и не будет, пока не приду я. Они шарят в темноте.
— Кто они? — чуть ли не с мистическим ужасом прошептал Вильгельм и поглядел на смутную фигуру Макса.— Откуда ты знаешь, что там кто-то есть, и к тому же ты говоришь «они»?
— Да уж знаю. Помолчи-ка лучше. Сейчас я их напугаю. Ты стой здесь, за дверью. Стой и слушай, Не делай ничего. Слышишь? Обещай не вмешиваться.
— Ну хорошо, обещаю.
— Смотри же!
Дверь отворилась и затворилась совсем бесшумно, будто соткана она была из темноты, из какого-то невесомого вещества. Мгновение стояла тишина, мгновение вилла-ротонда еще была немой. Потом из темного дома долетел истошный крик. Макс оказался прав. Там были какие-то люди. Несколько человек. Какие-то неизвестные. Может, воры? Может, бандиты? Может, пришли с целью убить обитателей виллы и завладеть пристанищем?
Теперь неизвестные пришельцы кричали. Кричали, как женщины при родах, как дети, напуганные кошмаром. Нечего было пытаться разобрать, чьи это голоса. Возможно, там был и голос Макса. А вдруг он попал в беду?
Вильгельм забыл о своем обещании и резко рванул дверь. Тьма ударила ему в глаза, а когда он добежал до центрального холла, там была уже даже не тьма, а какая-то сплошная чернильная чернота, яма, мертвое пространство, в котором исчезло все. Но, несмотря на это, мрак жил. Что-то топало, тяжело сопело, падало, мрак дрожал от отчаянного крика. Что здесь происходило, в конце концов?
Мимо него пролетало что-то большое, дышащее силой и решимостью, затем что-то или кто-то с кем-то столкнулся, раздался звук глухого падения, сдавленный мучительный крик и хохот. Дикий хохот, ударяющий в уши, словно разрывы бомб, бьющий волнами темноты, толкающий в грудь.
Вспыхнул свет. Макс стоял у замаскированного в стене выключателя и хохотал. На полу лежали трое мужчин. Лежали покорно, как мертвые, лежали каждый там, где упал, не шевелились, не подавали признаков жизни, а над ними гремел торжествующий хохот Макса.
Наконец один из лежащих поднял голову. Вероятно, хотел увидеть то, что свалилось на них в темноте и разметало по комнате. Лицо у неизвестного неестественно широкое, особенно широким оно казалось потому, что нос на нем был очень тонок. Так в детских книгах выглядит на картинке султан из арабских сказок. Ему бы белую чалму на голову— не отличишь. Широколицый повел на Макса глазом, приподнялся на локоть, сел, поднял свою шляпу, валявшуюся рядом, и хрипло произнес:
— Герр Кауль, что за шутки?