Фанатизм
Шрифт:
Сколько призов я не взял за свою жизнь? Где виртуальная свалка этих бронзовых статуэток, похвальных грамот, медалей, вымпелов, кубков, поздравительных телеграмм, грантов, контрактов, чеков и наличных платежей? Где публичный дом этих ушедших девушек, изменивших любовниц, принцесс Монако, эстрадных звезд, балерин, голливудских актрис и моделей с мировым именем? Где любящие, одобряющие и понимающие родители? Всех и вся заменяют мне фанатичные поклонники, готовые ради меня убить друг друга.
О, с ними весело! Ими нужно пользоваться для развлечения.
Похвала всегда радует, особенно похвала людей образованных, тонких, чувствующих. Этой похвале хочется верить. А когда веришь, забываешь о свалке неполученных призов, о Вавилонской башне невзятых вершин, о миллиарде незаработанных гонораров, о странах, в которых не был и никогда не будешь, о людях, с которыми не знаком и никогда не познакомишься, и даже о милой, скромной квартирке в Париже, в которой никогда не будешь жить.
Фанатичная любовь утешает, но не касается сердца. А в сердце живет та самая одинокая мышь с голыми холодными лапами. И мышь скребет изнутри: «Ты одинок. Ты неудачник. Ты несчастен. Ты бежишь от себя и никуда не убегаешь».
«Человек сам программирует свое будущее, свой успех и неуспех, свое признание и непризнание», «Наше будущее – внутри нас», – трещат на ветру умные четки.
Если бы у меня был сын, я сказал бы ему:
– Не будь таким, как я. Не живи так, как я. Не чувствуй так, как я.
Но не смог бы объяснить, как нужно и как не нужно. Может, он понял бы меня и без объяснений, ведь это был бы мой сын – самый лучший, самый умный, самый самый ребенок на земле.
Я легко ко всему отношусь. Регулярно стираю пыль с пособий по аутотренингу, избегаю темных тонов в живописи, смотрю юмористические передачи по ящику, читаю в Интернете свежие анекдоты, знакомлюсь, общаюсь, работаю. Но я – просто клетка для мыши, которая исцарапала все внутри. «Выпусти меня. Я не хочу жить с таким неудачником. Выпусти меня или убей. Не могу так больше…»
15. КРАСОТА
– У нас в группе учились два дурика – Рябоконь и Сивокобылко, и в журнале их фамилии шли одна за другой. Профессор по истории искусств, подслеповатый дедок, всегда их путал – то скажет «Рябокобылко», то «Сивоконь», а они ржут, хоть бы что. Он потом, доходя до них по списку, просто спрашивал: «Кони на месте?»
Сеня недоговаривал, что именно в институте решил сменить фамилию «Борода» на «Бородин». Я тоже щепетильно к этому отношусь. Я бы и свою с радостью сменила, какая-то она у меня неэстетичная – «Стыблова». Хоть бы «Стеблова», так нет – «София Александровна Стыблова». Звукосочетание «ыбло» вообще напрягает, всегда возникают вопросы вроде «Как? Как? Ыблова?»
В Горчакове он тоже любил красоту, и, не ожидая спасения целого мира, можно было не сомневаться, что Сеня уже спасен – столько красоты его окружало. Он встречался с самыми красивыми актрисами и дарил им самые красивые букеты.
И если мне становилось тоскливо, или какой-то урод портил настроение в метро, я звонила Сене и настаивала на встрече.
– О, Сонечка, конечно. Забеги ко мне. Забеги. Я до вечера репетирую…
И по тому, как быстро он соглашался, я понимала, что меня Сеня находил достаточно красивой. Глубоко он не копал. За красоту – внешнюю, искусственную, фальшивую, показную, надувную – он легко прощал отсутствие мозгов, таланта, принципов, чувств. Его «Гамлет» выглядел уныло, ходульно, плоско.
Мы поздравили его с премьерой, выпили в кафе, а потом поехали к Ивану – отмечать «по-серьезному». Мы пили, говорили и не смотрели по сторонам, пока Сеня не воскликнул:
– Что это?
Портрет «Тусовщица», стоящий у стены, был распорот. Горчаков отмахнулся. Все вскочили, достали картину, стали разглядывать.
– Кто это сделал?
– Да это она приходила отношения выяснять. Увидела портрет.., – нехотя объяснил Иван.
– И что?
– Сорвалась. Схватила нож на кухне и резанула по картине…
Все это было ужасно неприятно. Словно при нас избили первоклассницу, затоптали клумбу или разрушили замок из песка. Но ведь все намного серьезнее! Она хорошую картину уничтожила…
– Вот идиотка! – выдохнула Ирина.
– Психопатка просто, – согласился Иван. – Обещала мне тут все бензином облить и сжечь.
– И ты спокоен? – Марианна заломила руки. – Если бы такое произошло в галерее, мы обратились бы в милицию, подали бы заявление в суд.
– Да она датая была. Мы не очень легко расстались – ее понять можно. А милиция и так много вопросов задает… не по делу.
– А если, правда, обольет? – спросила я.
– Не думаю.
Премьера отступила на второй план. Неловкость не проходила. У всех было ощущение, что снова не защитили. И это было намного хуже, чем если бы кто-то написал гадость в комментарии на его сайте. Это же материально: была картина – и вот она разорвана…