Флорообраз во французской литературе XIX века
Шрифт:
Картины природы в повести Шатобриана «Атала»
Новый, живой язык Ф.-Р. де Шатобриана (1768–1848), – язык, основанный на наблюдении за природой, стал одним из первых ярких образцов «живописного стиля» во французском романтизме, особенно в повестях «Атала, или Любовь двух дикарей в пустыне» («Atala, ou Les Amours de deux sauvages dans le d'esert», 1801) и «Рене, или Последствия страстей» («Ren'e, ou les Effets des passions», 1802) [82] . С флорообразами в прозе Шатобриана связаны три основные темы: 1) экзотический пейзаж (широкомасштабные сцены американской природы) как непосредственная реальность, описанная на основе личных наблюдений автора и наблюдений путешественников, воспринимаемая автором как контраст диким, страшным проявлениям природы; 2) лес, сопоставляемый с собором, с церковью, также с «природным монстром»; 3) отдельные фитонимы, переосмысленные в метафорических образах и других формах иносказания.
82
В поэзии Шатобриана еще много «псевдоклассицистических» штампов и «архаичного вкуса» («go^ut archa"ique») (Barat Е. Chateaubriand. Novateurs en prose et non en vers. P. 43–56).
Шатобриан многому научился у Руссо и Бернарден де Сен-Пьера. Хотя «Атала» – в чем-то продолжение темы идиллии в духе
Шатобриан одним из первых романтиков, благодаря удивительной точности и драматизму пережитой реальности, заставил читателя поверить в изображаемое, как будто читатель сам совершил путешествие на берега Миссисипи, участвовал в войнах между индейскими племенами и видел, как иезуитские миссионеры в начале XVIII в. обращали в христианскую веру американских туземцев. Во многом этой достоверности он добился благодаря описанию сцен природы, изобилию топонимов, важнейшим из которых был образ реки, символизирующий время, течение жизни, а также благодаря другим образам животных и растений – например, дримониму «лес» или «джунгли». Шатобриан переносит читателя на далекие берега американских рек, в самое сердце природного хаоса, в первородную стихию, из которой появился мир: «Разбросанные по долинам деревья всевозможных форм, цветов и ароматов, соединившись друг с другом, поднимаются так высоко, что человеческому взгляду трудно разглядеть их вершины. Дикий виноград, бегонии, колоцинты переплетаются у подножья этих деревьев, карабкаются по ветвям, взбираются на самые кончики, устремляются от клена к тюльпановому дереву, затем к штокрозе, выстраивая тысячи арок и портиков. Часто, переползая от дерева к дереву, эти лианы пересекают рукава рек, над которыми они перебрасывают мостики из цветов. Из глубины этих массивов магнолия выстраивает свой неподвижный купол белых цветов; она царит над лесом, и нет у нее ни одного соперника, кроме пальмы, которая тихо помахивает недалеко от нее веером зеленой листвы» [83] (курсив мой. – С. Г.). В подобном примере, как и в приведенном выше отрывке описания природы острова Иль де Франс Бернарден де Сен-Пьером, речь идет о флорообразе с точки зрения создания образа экзотической флоры, о которой широкий читатель в начале XIX в. знал немного. Названия диковинных растений, которые для читателя искушенного, естествоиспытателя, являлись лишь подробным перечислением фитонимов-денотатов, могли вызывать у читателя неискушенного цепь неожиданных ассоциаций, которые делали эти образы символическими, сложными. Но субъективные коннотации проявляются здесь не только в том, что дают возможность ощутить, понять природу Америки. Подобно тому как Руссо наделял сцены природы и ее феномены атмосферой мечтательного наблюдения, философского поиска, Шатобриан передает мысли христианина-миссионера, который за прекрасными декорациями диковинных растений видит варварскую суть дикой природы. Флора становится прекрасным ликом ее самых чудовищных проявлений.
83
Chateaubriant R. Atala. Ren'e. R: Garnier-Flammarion, 1964. P. 73.
Шатобриан создал картины американской флоры и фауны, основываясь на записках путешественников [84] , а также на собственных впечатлениях. В 1791 г. он отправился в Америку [85] , так как давно мечтал написать «эпопею человека природы» [86] и увидеть далекие края собственными глазами. В 1790-е годы он разделял идеи Руссо о «естественном человеке», представлял экзотическую природу как некий идеальный мир свободы. Но написать книгу об этом мире ему удалось лишь в начале 1800-х годов, когда его взгляды на политику, религию, цели и задачи литературы в корне изменились.
84
Он пользуется целым рядом книг XVIII в., посвященных описанию Америки. Это прежде всего «История и общее описание Новой Франции» (1744) П. де Шарле-вуа, «Обычаи американских дикарей в сопоставлении с обычаями первобытных людей» (1724) П.Лафито, «Путешествия по Северной Америке в 1766, 1767 и 1768 годах» (1778) Дж. Карвера, и особенно «Путешествия по Северной и Южной Каролине, Джорджии, Восточной и Западной Флориде, по стране Чероки и т. д.» В.Бартрама.
85
Договариваясь с Мальзербом в 1789 г. о путешествии в Америку, он планировал его как миссию, рассчитанную на девять лет и собирался пройти чуть ли не через весь континент. Но путешествие продлилось лишь пять месяцев. К тому же в те годы он руководствовался не религиозными, а просветительскими чувствами, желанием открыть для себя новые земли.
86
Во вступлении к первому изданию «Атала» Шатобриан писал: «Я был еще очень молод, когда задумал создать эпопею о человеке природы».
К 1798 г., находясь в эмиграции, Шатобриан переживает духовный кризис, после чего юношеская приверженность к политическому свободомыслию, к наследию Руссо и Вольтера уступает место религии, в которой писатель видит единственную возможность спасения и саморазвития для человека. Центром его эстетики становится красота, порождаемая «гением христианства», который передает идею Бога, мудро и благотворно влияющего на мир материальный. Свои основные мысли по этому поводу он выразил в «Гении христианства» («G'enie du Christianisme», 1802), в главах «Поэтическая и духовная красота христианской религии» и «Гармонии христианской религии со сценами природы и страстей сердец человеческих» (первоначально «Атала» была задумана как зарисовка к этой главе). Шатобриан после 1800 г. – прежде всего христианский писатель-миссионер. Только христианская религия, по мнению Шатобриана, может усмирять гнев природы. Его восприятие мироздания связано пока еще не с понятием мировой души, в которой соединены Бог и Природа, а с христианским Провидением, Верховным Существом, которое находится над миром, стараясь быть благодетельным по отношению ко всему живому.
Шатобриан наблюдает за некоторыми проявлениями человеческого естества со «смятением чувств», с сожалением, что приходится смиренно констатировать уродливые черты лица природы. Здесь он расходится
87
Мысль о возврате к природе, отрицание современной цивилизации, пропаганда «естественного человека» и «естественной свободы» были сформулированы Ж.-Ж. Руссо в «Рассуждении о неравенстве» (1755) в ответ на конкурсную тему дижонской Академии «О происхождении неравенства между людьми и о том, согласно ли оно с естественным законом».
88
Chateaubriant R. Op. cit. R 42.
89
Кант И. Сочинения: в 6 т. М.: Мысль, 1963–1966. Т. 2. М., 1964. С. 192.
Большое впечатление на писателя произвела близость коренных американцев к природе. Неоднократно Шатобриан приводит примеры того, как туземцы говорят о смене месяцев или лет, – все их высказывания связаны с растительностью или различными явлениями природы: «в следующем месяце цветения» («в мае» – комментирует Шатобриан); «выпадет семьдесят раз снег и еще три снега» («снег равен году – 73 года»); «семнадцать раз облетела листва за мой век» («мне едва исполнилось 17 лет» [90] ). Индейцам близки растения, дожди, вода, ветер, животные, они растут вместе с природой. Для индейца дерево, удав, медведь, ураган – не далекие, отстраненные понятия, а повседневность, тот мир, в котором они живут, откуда цивилизованный человек – европеец, христианин – давно ушел и память о котором он практически утратил.
90
Chateaubriant. R. Op. cit. P. 77.
Но возвращение в этот мир Шатобриан расценивает как ошибку. Атала (по рождению дикарка, по вероисповеданию христианка) погибает от недостаточности знания (т. е. от «нецивилизованности») – не предполагая, что обет безбрачия, который дала за нее мать, можно нарушить с разрешения епископа, она принимает яд. Рене, Шактас погибают в сражении с индейцами, что символизирует гибель христианина в мире дикой природы и языческого культа. Дикую (нецивилизованную) природу Шатобриан воспринимал исключительно как чуждую христианству и опасную. Он стремился выразить через образ индейцев, для которых чужды нормы христианской цивилизации, ужасы революционного террора и пугавшую его реальность послереволюционных событий. Падение монархии (как власти милостью Божией), гонения, которым подвергалась католическая церковь, он переживал как забвение христианства, возвращение в дикое состояние.
Для Шатобриана понятие «природы-чудовища» прежде всего имеет отношение к природе «вне благости», «вне божественного благословения» («sans gr^ace») – как человеческой, так и растений, животных, птиц, различных стихий. Если в «Рене» природа, описанная живописно и достоверно является атмосферой, средой, в которую погружается читатель, то в «Атала» природа-лес – это действующее лицо, которое представляет собой отдельную, мощную силу и имеет двойную сущность – темную (дикую) и светлую (благословленную). Лес или джунгли – огромное живое пространство, причиняющее Атала и Шактасу боль, преграждающее путь к спасению. Лианы, словно щупальцы, задерживают движения, густые деревья и травы мешают продвигаться вперед, болото и его поросшие мхом кочки пытаются затянуть героев в трясину. Уродливые проявления природы – это смерть Атала (которую она приняла от растительного яда), поразившая Шактаса больнее и глубже, чем любое губительное проявление земной природы. Примером природного монстра на флоросемиотическом уровне стал «лес крови» («Le Bois du sang»), в котором деревья (сосны и кипарисы) как будто готовятся к жертвоприношению пленных вместе с племенем индейцев, превращаясь в огромную арену и костер из стволов и веток. «В центре этого леса простиралась арена, где приносили в жертву взятых в плен воинов… сосны, вязы, кипарисы падают под натиском топора; костер все выше и выше; зрители строят амфитеатр из веток и стволов» (курсив мой. – С. Л)19. В сцене строительства амфитеатра прослеживается намек на римские амфитеатры, где собирались язычники, чтобы посмотреть на казнь ранних христиан, подвергавшихся гонениям. Сам образ леса и падающих огромных деревьев – яркие примеры дискретных флорообразов. Лес-чудовище рождает целую цепь коннотаций: от первородного, дикого леса, образа дикаря до средневекового леса чудес, в котором героя ждут бесконечные испытания. Падающие под натиском топора деревья – огромные, многовековые – ассоциируются с теми людьми, которые будут казнены. Но также эти срубленные деревья, их ветви, стволы составляют единое тело «леса крови» – бесконечного леса-чудовища, того дикаря, который должен, по мнению Шатобриана, переродиться под влиянием христианства.
Как бы ни был страшен образ этого лесного монстра, он – под наблюдением Бога, Бог возвышается как над природой Природы, так и над природой человека. Он, хотя и подвергает Атала и Рене испытаниям, скрывает их от дикарей, спасает, кормит и поит. Христианская религия – как тонкий луч света, который пробивается в повествование. Во вступлении к «Атала» Шатобриан определяет природу Америки как библейский Эдем. Там протекают библейские «четыре реки» («quatre grands fleuves»), подобные четырем ручьям в Кларане Руссо. О долине рек он пишет, что это «удивительный край, который жители Соединенных Штатов именуют новым Эдемом». Творцом этого живописного мира растений, птиц, животных является Создатель («Une multitude d'animaux, plac'es dans ces retraites par la main du Cr'eateur»), a Шактас, принимающий христианство, как ему завещала Атала, и сама Атала сопоставляются с Адамом и Евой. Образ отца Обри – проводника, связующего звена между Природой и Богом – противостоит мотиву «леса крови», освещая мрак лесных дебрей светом христианства. Дерево – важнейший символ как американской, так и европейской цивилизаций (Древо мировое, Древо жизни, Древо познания добра и зла). Лес в «Атала» полон священных деревьев, которые также противостоят «лесу крови» – это «дерево мира» («arbre de paix»), «дерево плача» («arbre des pleurs»).