Франкенштейн (илл.)
Шрифт:
Я отвернулся, но он стал снова просить:
Клянусь, я тебя погублю!
— Если хоть одно живое созданье отнесется ко мне с добротой, в ответ я буду любить все человечество.
Меня тронули его доводы. Значит, у нею есть чувства… глубокие чувства. И разве я не обязан ему кое-чем… раз я сам его создал?
Заметив, что гнев мой смягчился, он продолжал:
—
Мне стало жаль его, я представил себе ту горькую жизнь, на какую его обрек. Но вот я обернулся, посмотрел на него, и снова во мне разгорелась ненависть. Однако скоро во мне одержал верх здравый смысл, и я подумал, что, исполнив его просьбу, я избавлю человечество от тех преступлений, которые он способен еще совершить.
Долго длилось молчание. Потом наконец я сказал:
Ты же сам меня создал!
— Я исполню твою просьбу, но сначала ты должен поклясться, что, едва я создам для тебя эту женщину, вы оба покинете Европу навеки.
— Клянусь, ты никогда в жизни нас не увидишь больше! — крикнул он. — Так иди же, иди немедленно в свою лабораторию и принимайся за работу. Я буду за тобою следить, все время следить, хоть ты меня не заметишь. Но едва ты создашь мне подругу, я за нею явлюсь, будь уверен!
С этими словами он повернулся и поскорей ушел, быть может, опасаясь, как бы я не переменил свое решение. Я смотрел, как он спускался с горы, он скользил, он летел, так быстро, как только летают орлы. Скоро он скрылся среди льдов и снегов.
Смеркалось, когда я стал сходить вниз. Я проклинал себя, я не мог сдержать слез. Целый день он меня уговаривал, и всю ночь до утра я пробирался в долину.
На рассвете я достиг Шамуни и без промедления отправился в Женеву. Я понимал, что мой омерзительный труд я должен начать как можно скорее.
Невыносимое раскаяние.
ГЛАВА 15. Я приступаю к страшной работе
Виктор собирается с силами.
Вид мой испугал родных, и еще больше они испугались, когда я наотрез отказался им объяснить, где я был и что со мной приключилось. Что я мог им сказать? Я знал только, что я их люблю и ради этой любви должен их избавить от чудища.
Шли недели и месяцы, а я никак не мог набраться храбрости и приступить к работе. Самая мысль о ней наполняла меня отвращением, как ни боялся я мести чудища, в случае, если его обману. Но еще я знал, что новая работа потребует долгих месяцев подготовки.
Тем
— Пора уж нам снять с себя траур и начать новую жизнь, сынок. Ты знаешь, как хотела этого матушка, да и сам я хочу всей душой, чтобы вы обвенчались с Элизабет. И чем скорее это случится, тем лучше. Стар я стал, и здоровье мое пошатнулось.
— Отец, я люблю Элизабет и хочу жениться на ней, — отвечал я.
А в уме у меня стучала мысль о том страшном обещании, обещании, которое следовало исполнить, не откладывая. Я обязан был создать жену для чудовища прежде, чем сам наслажусь счастьем с любимой женой. Если я этого не исполню, Бог ведает, какие несчастья я могу навлечь на свою семью!
После моего возвращенья домой я читал об открытиях о строении тела человеческого, сделанных в Англии. Туда-то и следовало мне отправиться для моей работы, ибо в доме отца мне грозили многие страшные неожиданности. И — кто знает? — я мог заболеть, я мог лишиться рассудка от этих мерзких опытов. Нет, лучше уж было уехать подальше от глаз тех, кого я любил.
«Ты помнишь, чего хотела матушка?»
А потому я сказал отцу:
— Мне нужно завершить в Англии кое-какие научные разыскания. Потом мне хотелось бы немного постранствовать по свету, чтобы окончательно поправить здоровье. А уж после этого я вернусь, и тогда я мечтаю жениться на Элизабет.
Отец и Элизабет были рады моему решению. Но так как здоровье мое по-прежнему их тревожило, они попросили моего лучшего друга Генри Клерваля сопровождать меня в Англию.
Мы с Генри выехали из Женевы в конце сентября и проехали всю Францию, Германию и Голландию, прежде чем переправились через Ла-Манш.
Виктор и Генри отправляются в Англию.
Четырех месяцев в Лондоне было для меня достаточно, чтобы ознакомиться со всеми новейшими открытиями и вдобавок закупить все инструменты, какие мне могут понадобиться.
После этого мы два месяца путешествовали по английской озерной стране и навестили друзей в Шотландии. Тут я спохватился, что чересчур откладываю начало необходимой работы. А что если чудище узнает о проволочке? И вздумает за нее отомстить моим родным? Может быть, он следует по пятам за мной и Генри, глаз с нас не спускает… Я потерял покой.
Я до того беспокоился, что если хоть один день не получал писем из дому, делался сам не свой. Я так беспокоился, что ни на минуту не отпускал от себя бедного Генри и всюду ходил вместе с ним.
Наконец я решил, как и с чего мне начать. Я сказал Генри:
— Я сам себя и тебя замучил. Ты оставайся здесь, в Шотландии, в кругу друзей, а мне надо уехать ненадолго, на месяц, может быть, на два, заняться разными срочными делами, и, когда я вернусь, вот ты увидишь, я опять буду веселым и бодрым, каким ты всегда меня знал. Я тебе обещаю.