Гас
Шрифт:
Я киваю и продолжаю собирать сумку.
— Не возражаешь, если я пойду с тобой. Пора приучаться стирать каждую неделю.
Я пожимаю плечами, потому что знаю, что он пойдет в независимости от моих слов.
— Я могу взять и твои вещи. Это не проблема. Тебе не обязательно идти.
По правде сказать, мне не хочется, чтобы он шел со мной. Предпочитаю быть сама по себе. К тому же, я немного смущена тем, что он теперь знает о моем слуховом аппарате. А что, если его узнают? Ненавижу привлекать к себе внимание. Ненавижу. Это вызывает
***
Как бы то ни было, он идет со мной. Хорошая новость — Густов абсолютно трезв.
Прачечная находится недалеко, поэтому мы принимаем решение добираться до нее на своих двоих. По пути мы заглядываем в булочную в датском стиле, чтобы выпить кофе. Густов завязывает разговор с дружелюбной женщиной за стойкой. Мне становится завидно насколько просто это для него — общаться с незнакомым человеком, как со старым другом. Он оплачивает оба кофе и оставляет ей на чай десять долларов. Женщина вручает нам по слоеному пирожному, которое она называет "Письмо из Дании" и желает хорошего дня.
К тому моменту, как мы выходим на улицу, Густов уже практически прикончил пирожное и теперь с большими, как у ребенка глазами, доедает последний кусок.
— Черт возьми, "Письма из Дании" — это вещь. Нужно остановиться по дороге обратно и купить еще. Все, что есть у Дебби.
Я обратила внимание на имя женщины на бейджике, потому что повернута на деталях, но не думала, что это заметит Густов. Я удивлена. И соглашусь, что пирожные были восхитительны.
— Да, нужно, наверное, купить на всех.
— Кто сказал обо всех? Следующие несколько дней я собираюсь в одиночку наслаждаться этими сладкими маленькими ореховыми кусочками рая. — Густов подмигивает, и я понимаю, что он шутит. Вроде как. Не сомневаюсь, что он запросто может слопать хоть дюжину.
***
В прачечной, Густов сразу же засовывает все содержимое своей сумки в одну стиральную машинку, забивая ее под завязку. Я стою рядом, сортируя одежду и раскладывая ее на столике. Но увидев, что он сделал, останавливаюсь и несколько раз удивленно перевожу взгляд с машинки на него и обратно.
Он чувствует мое явное смятение.
Я опять смотрю на загруженную машинку, а потом на него, целясь при этом в бороду, потому что просто не могу встретиться с ним взглядом. В большинстве случаев я неловко чувствую себя при контакте глазами на таком близком расстоянии. Не знаю, как объяснить это, но мне не хочется увидеть, как он изучающе рассматривает меня. Я не хочу увидеть, как он пялится на мои шрамы. Чаще всего люди разговаривают с ними, а не с глазами. В принципе, я привыкла, насколько это вообще возможно, хотя и не хочу быть "девушкой со шрамами" ни для него... ни для других.
Что такое, подруга? — спрашивает Густов, подняв руки ладонями вверх.
— А ты когда-нибудь занимался стиркой? — качая головой, интересуюсь я.
— Конечно, — кивая, отвечает он.
Сомневаюсь в этом.
— А что-нибудь слышал о сортировке? — Не знаю, почему это так раздражает меня. Наверное, потому, что я все анализирую и от этого в голове полный кавардак. Почему я не могу просто нормально поговорить?
— Это слишком долго. Оно же в любом случае постирается, — защищаясь, произносит он.
Я начинаю доставать его одежду из машинки.
— Ты сломаешь ее, если загрузишь слишком много белья. — Достав все, я раскладываю его на кучки. Густов стоит сзади, сложив руки на груди, не делая никаких попыток остановить меня. Я также замечаю, что он ухмыляется.
Разложив одежду в три стиральные машины, я сажусь и открываю книгу, пока он бегает в булочную. В прачечной стоит нехарактерная для этих мест тишина. Обычно в них полно народа, грязно и шумно. В этой же совсем не так. Густов возвращается с тремя коробками пирожных к тому моменту, когда заканчивается цикл "полоскание".
Мы перекладываем белье в три свободные сушильные машины, после чего он вытаскивает из сумки маленькую картонную упаковку.
— Сыграем? — спрашивает Густов, доставая из нее деревянную коробку.
Мне становится любопытно.
— Ты хочешь сыграть в игру?
Он пожимает плечами.
— Конечно. У нас куча времени, а делать нечего. — Густов оглядывается и смотрит на сушку. — Сорок семь минут, если быть точным. Этого более чем достаточно, чтобы сыграть в «Манкалу»[3].
— Манкалу?
— Ага, — отвечает он, вопросительно глядя на меня. — Только не говори, что никогда в нее не играла. Если так, то нам срочно нужно это исправить.
— Даже никогда не слышала о ней.
Он открывает деревянную коробку, которая оказывается складным игровым полем, и начинает раскладывать равное количество плоских камушков в круглые лунки по обе стороны коробки.
— Мы раньше постоянно играли в нее с друзьями, — объясняет он. — Я увидел ее вчера на стоянке для дальнобойщиков и купил. Прошло уже несколько лет, поэтому сейчас у меня Манкала-ломка.
Когда я была моложе, мы постоянно играли с Пакстоном в настольные игры. Но это было так давно. Не успев отговорить себя от того, чтобы сказать "да", я соглашаюсь. Что, черт возьми, в меня вселилось?
Густов объясняет правила, и мы начинаем ходить. Игра довольно проста, нужно просто передвигаться по полю и пытаться захватить как можно больше шариков противника. Я проигрываю. Мы начинаем еще один раунд. Я снова проигрываю. Густов смеется надо мной. Мы играем снова и в этот раз победа за мной. Не стесняясь, я тоже ехидно насмехаюсь над ним. У меня такое чувство, будто мы играем с Пакстоном. Несмотря на то, что я предпочитаю одиночество, это утро оказалось самым странным, неожиданным и незапланированным образом идеальным. Обычно я чересчур организованна, но сегодня все прошло спонтанно и... мило.