Гексаграмма: Колодец времени
Шрифт:
Бледный зеленоватый свет побежал по тонким желобкам гексаграммы, сходясь к центру, в одной точке, наполняя Ванни снизу вверх. Зрелище потустороннее, а сама процедура отдавала чем-то зловещим, угрожающим. Они словно приносили жертву сверхъестественным даже по их, постоянно взаимодействующих с невозможным, меркам силам.
Старатос вдруг моргнул, тихо ахнул и бросился вперёд. До него вдруг дошло, что растворение мальчика в этом пожирающем саму жизнь сиянии не мерещится, и это не естественный зрительный эффект, который скоро пройдёт – тот и впрямь исчезает, тает на глазах. Увы, Старатос не успел. Его пальцы сомкнулись на пустоте. Только холодком немного проняло руку от кисти до локтя.
– Так не должно было случиться! – нарушив гробовую тишину первой, поражённо воскликнула Ганиш.
От Ванни не осталось ничего. Ни крови, ни клочка одежды, ни упавшего волоска. Он так и не вскрикнул, не заплакал, не попытался вырваться и сбежать, даже не шевельнулся. Пропал тихо и мирно, как если бы так и полагалось.
***
В огромной овальной призме, висящей над столом, клубился тусклый серый туман. Ганиш всматривалась в его недра с жадностью высматривающего добычу коршуна. Если приглядеться, можно было понять, что туман движется не просто так – он полз навстречу, как если бы сквозь него медленно пробирались.
Ганиш редко опускалась до чувства ложной вины. Именно ложной – она тщательно приготовила обряд и точно знала, что выполнила всё верно. И никто не мешал ей извне, она бы почувствовала даже самое аккуратное вторжение. Следовательно, ритуал сработал как надо. Выявил суть Ванни, и оказалось в ней что-то такое, что и вынудило его раствориться в воздухе. Такое происходило с магическими и алхимическими иллюзиями, но не с живыми созданиями – никак, ритуал развеивал только фальшивые образы, совершенно не влияя на плоть.
Ганиш не могла стерпеть такую пощёчину, и отныне была почти уверена, что распознала настоящего автора трагедии в том посёлке. Она помнила этот стиль, и её мороз по коже продрал от мысли, что придётся вскрыть собственный застарелый шрам на самолюбии, а заодно всколыхнулась ненависть. Когда тебя предаёт кто-то, кого ты ценила дороже, чем родную сестру, когда вы разошлись, взаимно нажелав друг другу всякого, и при этом сила осталась не на твоей стороне – разум никогда не избавится от такой саднящей занозы, он будет прокручивать болезненные моменты снова и снова. Ганиш не хотела смотреть на ту девочку, которой была в те годы – плачущей в подушку, отчаянно завидующей, не понимающей, за что та, без кого она не мыслила жизни, использует любой случай, чтобы подчеркнуть за её счёт своё превосходство. И ведь правда была блестящей, во всех начинаниях передовой, тут лишь восхищаться и остаётся. Лгут или не разбираются в теме все, кто заявляет, будто талантливые и успешные так себя не ведут. Здесь выдающийся алхимический дар сочетался с предельным высокомерием.
Ганиш вошла в правящий стержень Анклава, стала наставницей, доказала всем, на что способна, но та девочка, мучительно переживающая выходки самой близкой подруги, в ней пробудилась настолько легко, словно только и ожидала своего часа. Травма не исцелилась, безобразный шрам на душе и разуме Ганиш распахнулся.
– Ты звала меня? – усмехнулось, проступая из тумана, знакомое лицо.
О, это мастерство парой обыкновенных слов как пощёчину влепить. Ганиш помнила. Её тело поневоле вздрогнуло.
– Что ты натворила? – с нажимом спросила она.
– Всего-то прибрала своё, не о чем шум поднимать, – с откровенной скукой отозвалась её злейшая напасть.
– Что ты имеешь в виду? – не остановилась Ганиш.
– А ты так и не смекнула? Не можешь отличить, человек перед тобой или нет? Я ожидала, что без меня ты опустишься и растеряешь даже те крупицы навыков, что у тебя были… но не предполагала, до какой степени ты стала неумехой. Вы все выеденного яйца там не стоите, если для вас не было очевидно, кто он такой и как создан.
– Но зачем? – недоумевала Ганиш. – Это же высшая алхимия. Ради чего такие траты энергии и ресурсов?
– Траты для вас, – поправила неизвестная. – Для меня – крохи. Я хотела выиграть себе немного времени, и вовсе не предполагала, что это обернётся в мою пользу так идеально.
– Насколько ты жестокая и беспринципная сволочь? – холодно процедила Ганиш. У неё аж желваки заходили от гнева.
– Ха. Я всего лишь рациональна. Хочешь честно, детка? Ты стала бы равной мне, достань у тебя дерзости протянуть руку и схватить, что причитается по праву особенного рождения. Простонародье нам в подмётки не годится, и меня всегда раздражало и оскорбляло, что ты не замечаешь этого и разговариваешь с ними так, будто они нам чета… Ну, да теперь уже поздно тебе навёрстывать упущенное, ты безнадёжно отстала.
– Превратиться в такую же дрянь, как ты? – не поверила своим ушам Ганиш.
– Нет, подняться до верховного существа. Творить и изменять мир, подобно богам. Нырнуть в глубины нашего тайного искусства и принять ту истину, что оно бездонно. Я попробовала, и мне удалось. А ты осталась внизу, пресмыкаться вместе со всяким отребьем. Как же мне стыдно за тебя, ты бы знала…
– А мне – за тебя! – рявкнула Ганиш.
– Это твои проблемы. Знаешь, я, пожалуй, приду и заберу Анклав себе, нет терпения моего смотреть, как неудачники превращают его в посмешище и балаган. А потом я, может быть, даже коронуюсь. Ваш король такая же пустышка, как вы.
Рассмеявшись, та оборвала связь, оставив Ганиш бессильно кипеть и сжимать кулаки. Тварь уже вела себя как правительница. Ганиш и прежде знала, что амбиции у той непомерные, и всё же её поразил тон прежней подруги. Ни капли сомнения, что ей всё удастся. Ни тени неуверенности в себе. Треклятая ведьма являлась центром её персонального мира, воспринимая всех остальных без исключения как декорации, эффектно подчёркивающие её великолепие. Больше проку в других живых существах она не видела.
Глава 11
В зеркале, преобразованном из кристально чистой пресной воды, налитой в огромное овальное блюдо, город лежал как на ладони. Родина не вызывала у Глэдии ни восторга, ни каких-то ностальгических чувств. Впрочем, и какого-то особенного негатива она тоже не чувствовала. Эсканолл просто стал для неё чужим, и уже много лет они совершенно не знали друг друга, да и не стремились узнать. Глэдия провела вне родины много лет, но пресловутая тоска по дому так и не пришла. Не соскучилась по людям, сливающимся для неё в безликие толпы. Люди, стремящиеся ускользнуть от своего прошлого, люди, мчащиеся во весь опор навстречу грядущему – не замечающие, как топчутся на месте.