Гексаграмма: Колодец времени
Шрифт:
Ванни было душно там. Стены давили на него, а сварливые голоса родителей ввинчивались в виски, наполняли тупой ноющей болью. Ванни прятался по углам или в какие-нибудь закутки, чтобы про него подольше не вспоминали. На полу в большой комнате валялись пузатые зелёные бутылки и пахло разлитым спиртным, очень дешёвым, из самого простого, что попалось под руку. Ванни тошнило при одной мысли, что такое можно пить, но некоторые в деревне могли. И его родители, увы, тоже.
– Тебя лишь проверят на след чужой алхимии и зададут несколько вопросов, – сказал Старатос.
По пути сюда они предпочитали игнорировать эту тему. Ванни знал ровно так много,
– Вы так напряжены, словно думаете, что обратно нам придётся прорываться с боем, – заметив это, Ванни ощутил липкий холодок вдоль позвоночника.
Старатос промолчал, но мальчик понял – старший друг вовсе не исключает этого. Ванни усомнился, ведь алхимики, чистые, опрятные, с мудрыми лицами, занятые десятками самых разных, но явно увлекательных и восхитительно сложных дел, которые мальчик прежде даже не вообразил бы себе, и никак не мог угадать их назначение и суть… они не вязались с его представлениями о дурном, жестоком и порочном.
Наставница Ганиш сдержанным шагом матроны вышла им навстречу из резного арочного продода, ведущего в длинную анфиладу. Она кивнула Старатосу, проигнорировала Ричарда и улыбнулась Ванни. Что-то было доверительное и убеждающее в этой улыбке. Ванни поймал себя на том, что его тревога улеглась. Из рук такой женщины не может исходить никакая беда.
– Значит, вот каков ты, наш герой, – шутливо проговорила Ганиш. – Не переживай, проверка не займёт много времени, уже к вечеру ты вернёшься домой.
Домой… Ванни поймал себя на том, что и впрямь способен назвать особняк ди Гранелей домом. Дом – не место происхождения, это безопасность и уют, то, к чему лежит душа, то, где тебя ждут. Благодаря тому, что леди Ишка приняла его, Ванни впервые ощутил себя нужным, а не лишним ртом, обузой и мусором, занимающим пространство. К нему никто никогда не прикасался так, как она – безо всякой особенной причины, не для удара, и не чтобы он успокоился и послушнее выполнил следующий приказ. С ней ему не приходилось стараться быть как можно меньше, тише, незаметнее, и он не чувствовал, что каждый съеденный кусок хлеба вменяют ему в долг, и долг этот придётся отработать сторицей. Ванни стало интересно жить, он ожидал будущего как сюрприза и множества возможностей.
– А что именно вы пытаетесь найти? – шагая рядом с леди Ганиш, спросил он так свободно, словно разговаривал с подружкой-ровесницей на дворе, разве что обращение более вежливое и осторожное.
Показная беззаботность, конечно же. Всё внутри продолжало кричать об опасности и метаться, не находя ни малейшего облегчения ни в чём,
– Того, кто выставил тебя виноватым в том инциденте, – без обиняков ответила женщина. – Извини, но я не верю, что ты сам по себе дошёл до того срыва. Алхимия, которую ты применял… это уровень высших адептов. Новичок даже на пике эмоций не справился бы с таким. Кому-то было выгодно, чтобы дело посчитали закрытым, когда забрали тебя.
– Но я просто нашёл в себе эту силу. Она вдруг начала плескаться во мне, и осталось лишь излить её. Сначала я пробовал понемногу, но потом решил, что мне незачем сдерживаться.
– Как раз это и подозрительно. Просто нашёл – не объяснение, – пояснила Ганиш. – Всё это напоминает мне управление на расстоянии. Кто-то тщательно спланировал эксперимент. Тот, кто знал, что расследовать приедут люди из столицы, и заранее приготовил себе маску. Ты сыграл роль этой маски.
– Но почему вы решили, что истинная преступница – та девушка? – спросил Старатос.
– Очевидно ведь. Она держала руку на пульсе происходящего. Явилась убедиться, что её ловушка захлопнется как надо. А вы и проглотили её крючок. Представляю, как она веселилась.
Ванни поёжился. Осознавать, что из тебя сделали слепую марионетку, неприятно, однако, это лишь прибавило ему рвения докопаться до правды.
Ганиш завела Ванни в комнату, похожую на личный кабинет. Письменный стол чёрного дерева, кресло, несколько книжных шкафов, забитых до отказа, и чертежи на стенах. Похожие были на картинах в коридоре, ведущем в лабораторию Старатоса, но в сравнении с этими его изображения были примитивными, как сочинение первогодка против эссе выпускника школы. За столом занимался ассистент и помощник наставницы, он морщил лоб, вникая в столбцы разноцветной вязи символов на странице древнего трактата.
Жестом приказав всем остальным, включая этого юношу, моментально вскочившего при виде госпожи, отступить к стене и тем расчистить ей место, Ганиш поставила Ванни в центре, где на каменном полу была выбита неизвестная ни Старатосу, ни Ричарду гексаграмма. Старатос бывал здесь во времена ученичества, но заметил её только теперь – прежде считая лишь частью общего орнамента. Он не узнавал ни одной черты в ней, и, вероятно, потому и не распознал как основу для алхимического ритуала.
А, судя по приготовлениям Ганиш, именно ритуал им предстояло провести. Степень её сосредоточенности, слишком серьёзная и мрачная, и застывшая на лице маска пугали – Ганиш словно обнаружила маячивший перед ней страшный призрак из прошлого, тянущийся костлявыми пальцами, напоминающий то ли о долге, то ли о грехе. Женщина словно бы намеревалась раз и навсегда покончить с неким давним и непримиримым врагом, ненавистным до каждой клеточки тела, до каждой капли крови и струнки души.
И Старатос понял. Алхимия выдавала даже надёжнее, чем походка или почерк. Не иначе как Ганиш сообразила, с кем они имеют дело, и столкновение с этой личностью у неё отнюдь не первое.
Ванни стоял с закрытыми глазами. Его щуплая фигурка казалась неуместно в таких обстоятельствах, и внезапно Старатоса прохватила жалость, а ещё – то самое интуитивное ощущение вопиющей неправильности, о котором говорила Ишка. Они щедро добавляли горького питья в чашу страданий этого бедного дитя, и с них непременно спросят, когда эта чаша переполнится. Искренне веря, что хотят как лучше, они всё равно что использовали его как разменную монету для решения своих проблем.