Гексаграмма: Колодец времени
Шрифт:
– Что ты здесь забыл, Старатос? – буркнул Ричард.
– Пришёл вытрясти из тебя всю дурь, конечно же.
– Как забавно, – Ричард поднялся с тонкого матраса на низкой железной кровати и подошёл к самым прутьям. – Ты последний, кто вправе читать мне нотации.
Хотя ему недавно выдали смену одежды и постельного белья, оно уже выглядело потасканным, несвежим, блёклым. В унылых тесных стенах и не могло задержаться что, кроме серости и скуки. Безысходность пропитывала каждый их камень.
– Кто-то же должен, сам ты не поумнеешь, – фыркнул Старатос.
Он упёр руки в бока, насмешливо
– Слушай, ты не можешь позволить себе сидеть здесь и бездельничать в своё удовольствие. Там, снаружи, творятся великие дела. Ты, в конце концов, бросил свои исследования, а они нужны нам всем. Ну же, где твоя былая уверенность в себе?
– И к чему она привела? – не отреагировал на подначку Ричард.
– Это не значит, что нужно сидеть сиднем. Я тоже натворил немало, но, если я не буду действовать – никогда не искуплю это перед своими жертвами, – Старатос внезапно посерьезнел.
– Ты и так не искупишь. Их не вернёшь.
– Ты прав… Но что же, разве не стоит нам тогда постараться, чтобы не было новых? Я знаю, что тебя пугает, и почему тебя это пугает. Думаю, тут у нас много общего. И всё же остановиться, перестать пробовать, бросить всех и всё… нет, не по мне.
– Я им не нужен, – покачал головой Ричард.
– А тебе необходимо их одобрение, чтобы поступать как правильно? Ты же сам прекрасно знаешь, что просто упёрся рогом и застрял здесь, как в ловушке. Но не потому что твоя клетка заперта – куда надёжнее ты закрылся сам.
Ричард вздохнул. Да, он прекрасно видел, как потерялся, лишился прежней цели и до сих пор, сколько ни размышлял, так и не смог найти новую. Всё казалось не таким, как прежде, не отзывающимся при каждом поступке, который выглядел в его глазах обязательным и необходимым, тонким радостным звоном упрямо поющей струны понимания собственной правоты, но отравленным фальшью его былых ошибок. Прежде, стоило признаться, мир казался ему гораздо проще. Преисполненный смеси и чрезмерно захваленный, Ричард думал, что не бывает "тёмной" и испорченной алхимии, есть только люди, не умеющие её применять или направляющие во зло. Но он-то гений, он непременно разберётся и найдёт способ обратить её на благо других!.. Тьфу ты, аж вспомнить противно.
– Через два дня тебя отсюда выпустят. Я всё устрою. И возражения не принимаются, – заявил Старатос.
– Тебе заняться нечем? – Ричард поджал губы.
– А что, если так? – самодовольно ухмыльнулся Старатос.
Ну, конечно же. Этот, как обычно, ни в чём не видел препятствий. Было в подобном отношении нечто столь же прекрасное, сколь и возмутительное. Ричард даже немного завидовал ему – мысль о вреде другим живым существам по его вине парализовала, и он просто не мог заставить себя действовать. Все те беззащитные люди, чью плоть и кости перемолол философский камень, что они думали и чувствовали в последние минуты жизни? Ричард буквально наяву слышал, как они проклинают его, тянутся мёртвыми холодными руками, чтобы разорвать горло.
– Ты, может быть, думаешь, что бездеятельность тебя спасёт, успокоит и залечит раны. И
Ричард изучающе вгляделся в него, словно впервые что-то заметил в этом прежде совсем не дружественном мужчине.
– Я дал тебе достаточно времени на размышления и саможаление. Но его у нас в запасе больше не осталось. Пришла пора вернуться. Покинуть убежище и посмотреть в глаза этим страхам… – Старатос прищурился и безжалостно закончил, – и не сломаться, если придётся снова перешагнуть через трупы. Хочешь быть хорошим? Увы, я не хороший, и ты тоже, смирись. В этом мире такая роскошь есть только у младенцев и безумцев.
Ричард понурился. О, да, Старатос был прав, но этим горьким угощением не насытишься. Как бы Ричард ни поступил, всё обернётся дурной стороной. Все его положительные намерения, кажется, обречены выворачиваться наизнанку, получать превратное толкование, выглядеть неприемлемыми. Всё будет и дальше выпадать из рук, происходить так, как он не предвидел. Но отсиживаться здесь ему, кажется, и правда больше не дадут. С тяжёлым сердцем Ричард просто вздохнул и смирился – медленно кивнул.
***
– Нет, этот пояс совсем не так застёгивается! И плащ ты надел изнанкой наружу!
– Извините…
Но Ишка вовсе не сердилась и не отчитывала. Она рассмеялась – так заразительно, что Ванни сам не заметил, как подхватил.
– У него обе стороны нарядно выглядят, и я не понял, как… – всё ещё хихикая, пояснил он.
– Ничего-ничего, ты обязательно разберёшься! Я в первые годы ни в этикете не смыслила, ни в моде. Да и сейчас не сказать, чтобы очень, просто меня долго и терпеливо учили – так долго, что я никак не могла вообще ничего не усвоить… Да расслабься ты, мы не на приём к королю идём, а пообедать в гостях у друга! Она тебе понравится, вот увидишь.
Судя по тому, как Ванни переминался с ноги на ногу – он вовсе не разделял её оптимистичного подхода. И, признаться, изумлялся, что вообще не всё равно. Разве должно его подобное заботить? Казалось бы, Ванни ещё недавно пытался её убить, посылая к демонам каждого на этом свете, но вот теперь ему небезразлично мнение о нём человека, которого он в глаза ещё не видел. Ванни сам бы не сказал, отчего ему так важно произвести хорошее впечатление. Наверно, потому что ему оказали гостеприимство, и Ванни впервые в жизни чувствовал себя уютно и хорошо, пусть некоторые вещи продолжали выглядеть для него запутанными и дикими.
Улица хлестнула им навстречу, в самые лица, подвывающим морозным ветром, и Ванни укутался полотнее. А вот Ишку, как ему показалось, ничего не беспокоило, она всё так же уверенно шла вперёд, прекрасно ориентируясь в замысловатых улицах города. Ему даже показалось, что она и есть зимний дух, одновременно хранящий эти края и не позволяющий им меняться. В его родной деревне верили в такое, и подобных божеств считали дикими и безжалостными, хохочущими в ночных вьюгах, танцующими среди вечных снегов. И отчего-то мерещилось, что он, Ванни, сгинет, если отстанет и потеряет её из виду. Поэтому он поторапливался как мог, изо всех сил удерживаясь, чтобы малодушно не вцепиться Ишке в руку.