Гербарии, открытки…
Шрифт:
Нежно любя друг друга и проводя всё время вместе, мы, тем не менее, не жили общей жизнью. Ну и наконец, у меня от природы были посредственные способности ко всему тому, чем она была так щедро одарена, и оттого мне было совсем неинтересно заниматься этим прежде времени. Больнее же всего было сознавать, что я разочаровываю и огорчаю её своей бездарностью, а вот другие девочки на моём месте…
Рассказ третий. Летние фотокарточки с мамой и дедушкой
Я прекрасно понимала тогда, что нравлюсь маме только потому, что я её девочка, и поэтому бывала рада (хотя и в меру), когда она наряжала меня как куклу, а также и тому, что у меня красиво вились волосы. Но так как я не была на неё похожа и поэтому внешней красоты мне явно недоставало, мне также очень хотелось быть хорошей –
Но и тут мои старания приводили к каким-то странным последствиям, и я каждый раз попадала впросак. Таких случаев было много, но лучше всего это «проболталось» в фотографиях с пирожками и пирожными, которые я тоже любила, хотя аппетит к чтению книг и приключениям был куда сильней.
Как-то раз на моём дне рождения (на всё том же злополучном шестилетии) были на столе мамины знаменитые тоненькие пирожки с капустой и паштетом, которые назывались «французскими» (из слоёного теста). Было много вкусного, голодные времена для всех уже кончались, и в том, как в домах всех друзей и родных накрывались столы и тщательно изобретались (да нет, находились – в старых поваренных книгах) новейшие блюда для гостей, проявляло себя огромное облегчение. Но наряду с ним прятались невесёлые воспоминания пережитых голодных лет.
Мы, дети, не усидели за столом и вместе решили вернуться к нему после игр. Играли мы бурно, горячо и долго, кое-кто (в том числе и я) мимоходом подбегал к столу, чтобы угоститься пирожком или глотнуть чаю или морса. Никто, а я в особенности, при этом не соблюдал этикета. Когда все сели за стол (гости, кроме Юры Скворцова, были детьми друзей моих родителей), один мальчик года на два помладше заплакал, потому что у него кто-то взял с тарелки что-то вкусное. Его успокоили, накормили, и в итоге все остались очень довольны и расстались в прекрасных отношениях.
Но после их ухода, во время совместного мытья посуды в кухонном уголке, я услышала от мамы крайне нелицеприятные слова о жадных и ненасытных девочках, которые прекрасно едят каждый день, но на своём дне рождения умудряются хватать пирожки с тарелок у маленьких, которых сами же пригласили в гости. Мне было стыдно, и я решила при первом же удобном случае доказать, что я не жадная, не хватаю эти пирожки и вообще не интересуюсь ими.
Но пекла мама не так уж и часто, а через две-три недели после дня рождения должен был произойти отъезд на всё лето. Да и там мне представился случай только через месяц. Правда, сезон в курортном городке Бирштонас удался на славу: там имелись друзья родителей, из которых мне особенно запомнились режиссёр ТЮЗа Димант с женой, бездетная пара, его все звали просто Димантом, а не по имени-отчеству. Всем было весело, в том числе и взрослым: катались в больших лодках на озёрах, устраивались пикники и прогулки. Однажды мама испекла пирожки, чтобы позвать на вечернее чаепитие друзей. Решето с пирожками, накрытое полотенцем, лежало в огромном лукошке для ягод (или для яиц). Тут-то я и решила доказать маме, что я совсем не жадная и не собираюсь тайком хватать пирожки. Ждать до вечера было трудно и как-то не хотелось, к тому же я знала, что после утреннего купанья все знакомые будут проходить мимо нашего дома. Дедушки почему-то дома не было, момент был очень благоприятным и главное, красивым – было прекрасное утро. Я взяла большое и неудобно тяжёлое лукошко в руки и вышла встречать и угощать у калитки всех, кто у нас бывал. Никто не отказался, а Димант дважды возвращался под разными предлогами и попробовал пирожки три раза. Все были в восторге и от них, и от погоды, и от меня. Пирожков стало раза в два меньше, но мама, добрая и щедрая душа, конечно же, не на это обратит внимание, а на то, какая я хорошая и ни капельки не жадная.
Мама и дедушка, готовившиеся к вечернему приёму, задержались на рынке дольше обычного. Когда они вернулись, нагруженные провизией, пирожки стояли на прежнем месте, аккуратно накрытые полотенцем. Никто, быть может, прежде времени и не обратил бы внимание на урон, нанесённый их количеству, если бы я промолчала, – им было явно не до меня. Но мне слишком уж не хотелось, чтобы мама подумала, что пирожки эти были съедены лакомкой, которой она меня считала. Я рассказала о произошедшем – достаточно скромно и с достоинством. Но тут-то и выяснилось, как трудно, оказывается, быть хорошей. Она возмутилась как никогда, у неё даже хватило времени (обычно это откладывалось на вечер) устроить мне хорошую трёпку на месте. При этом было сказано следующее: «Ты не трудилась, трудились мы, мы всё купили, я их испекла, а ты только бегала и мешала. Нет ничего хуже, чем устраивать угощение за чужой счёт и быть такой хвастунишкой».
Поставленная в тупик, я задумалась: «Значит, быть щедрой, но хвастунишкой – хуже, чем быть жадной лакомкой? Ведь тогда, за аппетит и нарушение этикета, меня только ругали». Впрочем, щедрость моя почему-то была подозрительна и мне самой. Получилось что-то непонятное, а простые, настоящие мальчишеские души, такие как Том и Гек, – они-то едва ли бы… Как всегда в трудных случаях, я спросила у дедушки. Он ответил: «Твоя мама должна тебя воспитывать, но любит она тебя такой, какая ты есть, поэтому не стоит так уж стараться казаться себе и другим лучше, чем на самом деле».
Случай проявить себя «на самом деле, как есть» (и по отношению не к одним только родственникам и пирожкам) представился вскоре после приезда в Ленинград. В конце августа мы с мамой и отцом отправились праздновать моё поступление в школу в кафе «Квисисана» на Невском, лучшую кондитерскую в городе (через два-три года надолго ставшую известным кафе «Север»).
Для меня это был праздник: я шла вместе с мамой и отцом, а это бывало так редко. На мне было платье, перешитое из неношеной дяди Зяминой гимнастёрки, но зато очень красиво вышитое мамой цветочками, листиками и звёздочками – жёлтыми, голубыми, алыми. Шёлковые, яркие, они казались такими свежими и новенькими на сукне цвета хаки. Кафе было что надо, там всё блестело и было уютно, но мне запомнилось только то, что в пространстве за стойкой стояли стеклянные закрытые шкафы-конторки, вроде горок для стекла и фарфора, но на полках были одни пирожные, разноцветные и чем-то похожие (скорее на мой тогдашний взгляд, чем на самом деле) на ярко вышитые цветочки на моём новом платье.
Чинно и спокойно озираясь вокруг в ожидании официантки, я загляделась на них так, как умела всегда и вообще заглядываться на что-то очень понравившееся, забыв обо всём на свете. Мой взгляд был замечен очень красивой дамой (впрочем, по моим невежественным понятиям, «тётей»), немного похожей на мамину довоенную фотографию в роли официантки-испанки с подносом и веером. Но вместе с тем она нисколько не была похожа на испанку, у неё были гладко причёсанные волосы, серьёзная улыбка, ничего в руках не было… пожалуй, она всё же больше походила на актрису Элину Быстрицкую. Мы с ней с первого взгляда прониклись взаимной симпатией и пониманием. Чуткая и серьёзная, скромно улыбаясь, она подошла ко мне (да, именно ко мне, а не к нам, хотя рядом сидели родители) и предложила пройтись вместе по кафе и рассмотреть всё получше. В восторге от приглашения, я взяла её за руку, даже и не взглянув на них (в том числе на отца, последнее – удивительно, так как я не только любила его, но и боялась), и мы пошли. Мы прогуливались минут восемь, обмениваясь ослепительными улыбками, и я смело могла бы утверждать потом, что провела их в «удивительном мире рекламы». А затем мы вернулись к нашему столику с красивой корзинкой (а не картонкой, как обычно), полной самых разных и лучших пирожных.
Как выяснилось вскоре, стоили эти дары в корзинке в четыре раза дороже своей цены в магазине рядом с кафе. Не зная этого и не понимая причины скованного и невнятного молчания родителей, а точнее, их молчаливого, но явного неодобрения, я принялась с наслаждением (и всё же медленно и аккуратно) за чашку кофе с пирожными. Но аппетит изменил мне в самом начале – то ли первого, то ли второго (кажется, это был наполеон). Наконец-то, хотя и поздновато, я догадалась обменяться с мамой внимательным и вопрошающим взглядом, но в её глазах я прочла предостережение и кивок в сторону отца, а на его лице – сдержанный гнев. Это было как если бы мы втроём катались на лодке по озеру в безоблачный день, но внезапно пошёл бы сильный дождь, заливающий лодку. Я ничего не понимала, а отец отошёл к стойке и вежливо, хотя и несколько презрительно рассчитался с «красивой тётей» (которая оказалась старшей официанткой), но так, чтобы мама не видела. Через четыре минуты, выдержав пристойную паузу, мы вышли из кафе. Отец, извинившись, покинул нас и исчез в направлении работы, а мы с мамой и пирожными отправились домой на троллейбусе. Но только когда мы оказались в комнате, я испуганно спросила, что же произошло и почему всё оказалось испорчено. Мама велела мне снять нарядное платье и переодеться в серо-синий домашний халатик из клетчатой шотландки. А затем кратко и энергично объяснила, что маленькие девочки не должны слишком много смотреть вокруг и убегать с чужими от родителей. Что даме этой платят премиальные за выручку, заработанную на таких глазеющих на всё (а в том числе на неё) дурочках «посетительницах». Но что всё это можно понять, вот только как быть с тем, что отец не терпит пустых денежных трат и подобных театральных представлений, и он очень разгневан. Затем она пригладила мне волосы и вытерла платочком глаза, приласкала меня и сказала, что постарается всё это исправить. (Впоследствии я узнала, что она была куда больше отца шокирована случившимся и ей даже показалось, что «старшая официантка» ни с того ни с сего хватает за руку и уводит сначала её ребёнка, а затем переходит и к мужу.)