Гербарии, открытки…

Листвина Ирина

Простив меня, она сразу же позвонила дедушке и своему старшему (и ещё не женатому тогда) брату Зяме, приглашая их на сегодняшний вечер к чаю, и о чём-то шепталась с ними по телефону. Через двадцать минут позвонил домой и отец, сказав, что он придёт немного позже, чем всегда, так как работы много, но будет очень рад вечернему чаю с родственниками. А дядя Зяма, позвонив в свою очередь, сказал, что поедет сегодня ночевать к дедушке. И они оба вполне согласны с тем, что наша встреча не может состояться раньше девяти вечера. Дальше всё было очень хорошо: опять нарядное платье, чаепитие с прекрасной корзинкой пирожных (из «Квисисаны») на столе и много смеха… Подумать только, дедушка согласился приехать поздравить меня с праздником поступления в школу так поздно! Правда, домой они поедут вдвоём, а я

лягу спать на часок позже обычного.

Но они засиделись допоздна, о чём-то, как всегда, весело (как мне казалось) вспоминая, а я уснула вполне счастливая, совершенно забыв о существовании «прекрасной дамы» из кафе.

Кратко подумав обо всём этом на следующий день, я пришла к выводу, что мама и дедушка, пожалуй, действительно любят меня «такой как есть», но что вряд ли это можно сказать ещё о ком-либо, кроме них. И что в этой естественности, уместной в играх с единственными друзьями из сверстников (и младше), есть что-то далеко не безопасное, требующее собранности и осторожности в мире взрослых (да и детей постарше, но вот до этого я почему-то додуматься не успела).

В воскресенье перед школой мы снова немного поговорили об этом с дедушкой. Он сказал, что чувство такта похоже на музыкальный слух и что наполовину оно состоит из врождённого чутья, а наполовину – поддаётся воспитанию. И что я не страдаю отсутствием слуха и такта, как тётя Белла (её все они считали безобидным воплощением бестактности), но у меня есть «слуховые ошибки в верхнем и нижнем регистрах». Это выражение мы с ним взяли от нашей музыкально образованной мамы. И ещё он сказал, что всё это со временем пройдёт. А я в ответ подумала: «Вот отчего мне так не хочется заниматься музыкой!»

……………………………………………………………………………….

Рассказ четвёртый. И ещё – стереоснимки с мамой [28]

1. Отчего я не похожа на маму?

Отголосок – короткий

Впрочем, если бы мама знала, как я на самом деле люблю её, она ни к кому и ни к чему меня бы не ревновала (и так надо мной бы не начальствовала). Больше всего на свете мне хотелось стать похожей на неё, но при этом не стараясь и не подражая, а просто в один прекрасный день проснуться и оказаться немного на неё похожей, а затем постепенно всё больше, как это бывает у растений на грядках. Это было бы так просто и естественно, однако почему-то не происходило. И я не переставала из-за этого переживать (кстати, по отношению к маме мне вовсе не хотелось походить ни на Тома, ни на Гека).

28

Напоминаю, что во Вступлении я называла часто повторяющиеся снимки, накладывающиеся друг на друга, открытками (или даже заключёнными в стереошары).

Вот и ещё одна фотокарточка, какая-то по счёту. Однажды, то ли в дошкольные времена, то ли уже в одном из начальных классов, мы с мамой стояли в очереди к овощному ларьку, перед нами было всего три или четыре человека (очереди к тому времени стали короткими – словом, это было уже в конце эпохи очередей). Продавщица, крашеная молодая блондинка в фирменной белой «пилотке» и красных митенках [29] , что позволяло ей почти не касаться овощей и не мёрзнуть, но при этом и «не терять контакта с продукцией» (конечно, они были, что поделать, грязными) – вдруг зыркнула на меня накрашенными, но и по-настоящему чёрными, слегка подпухшими глазами. И сказала маме: «Это не ваша дочка, она совсем не похожа». Мама что-то ответила, но я не услышала, так как от фразы этой, да и от взгляда и простуженно-резкого голоса ларёчницы, походившей на беловолосую цыганку, мне внезапно стало не по себе до тошноты, и я разревелась.

29

Митенки – перчатки, из которых выглядывают кончики пальцев.

Рёв и горькие слёзы быстро прошли, но невесёлое настроение осталось надолго, хотя мама великодушно утешала меня и было куплено мороженое. Но и оно не оказало своего обычного действия.

Моё лицо было, как у всех окружающих, скуластым, почти курносым, с таким же «полукиргизским» разрезом серых глаз (потом я узнала, что это эпикант, наследие степных народов), как у любой продавщицы. В этом не было ничего ужасного, но это было буднично, скучно, как ларьки и очереди… и вообще несправедливо.

……………………………………………………………………………….

2. Мы с мамой и музыка (Открытка большая и яркая: в Большом зале Филармонии)

Отголосок

Мне лет шесть, но мы там не в первый, а уж и не знаю в который раз. Зал огромен и великолепен, люди сидят в креслах ещё более тихо, чинно и «этикетно», чем в те неизвестные мне времена, когда он был залом Дворянского собрания. Все большие, а я – нет, я несчастная и маленькая то ли девочка, то ли дрессированная собачка. Я совсем не понимаю музыки, сверкающей и гаснущей вокруг наподобие огромных люстр, отражающихся в синевато-белых колоннах. В Мариинке я придумываю разные «дополнительные» сюжеты к либретто и смотрю на всё происходящее на сцене во все глаза, а тут – ничего не приходит в голову. Я совершенно подавлена грандиозностью всего окружающего и глубоким молчанием всех этих взрослых перед лицом великой музыки. Тишина эта мне непонятна и не особенно приятна, она напоминает белые, тугие и накрахмаленные воротнички тогдашних мужских рубашек, торчащие из выходных костюмов. Отчего же я так боюсь музыки? Да, вот что стоит между мной и этой музыкой – страх.

От нечего делать я начинаю сначала высматривать и разглядывать, а затем и считать лысины впереди и вокруг, – они очень разнообразны (мне вспоминаются чиновники из спектакля «Ревизор» в Александринке, на котором мы с мамой недавно были). Я не додумалась бы до этого сама, но на помощь приходят смешливые реплики из нашего с кузиной Юной «репертуара», и я пытаюсь приободриться с их помощью. Некоторые из упоминаемых лысин – как полированная слоновая кость, они очень уместны здесь, но есть и проще, они как бы покрыты жёлто-белым лаком и смотрятся словно деревянные, как какие-то (бильярдные?) шары. А есть и совсем простые, которым здесь и не место, – они покрыты неровной кожей и не свободны от кустиков волос.

Свет люстр ведёт себя с ними совершенно по-разному: на первых он сиятельски сверкает, это лысины генеральско-министерские. От лакированой поверхности вторых он, блеснув, отражается лучиком и они – как бы второго класса [30] . А третьи – ну, им-то бы следовало сидеть в последних рядах или скрываться на хорах, дожидаясь получения следующего, пока ещё скромного чина.

Я представляю, как мы будем смеяться вдвоём с Юникой, когда я расскажу ей об этих своих наблюдениях. И мне уже не скучно, я их «коллекционирую», порой с трудом удерживаясь от смеха.

30

Некогда чиновничество действительно делилось на классы, но совершенно по другим признакам.

Прерывается

(Краткая остановка)

Но неправильно было бы думать, что я позволяла себе усмехаться над некрасивостью чьих-то лысин или морщин, – они вовсе не казались мне такими, они просто привлекали и занимали внимание. Ведь у ребёнка другая эстетика восприятия возрастных особенностей, чем у взрослых. Почему-то прекрасен в моих глазах был мой старенький дедушка. А когда (позднее, после болезни, но всё ещё храня в душе большого ребёнка, которого в реальной жизни уже не стало) я впервые оказалась в залах Рембрандта в Эрмитаже – как много там было его картин, насколько больше, чем сейчас! – то долго не отходила, вглядываясь, в портреты его стариков голландцев. И любовалась ими, и что-то понимала в глубине души, а пробуждаемое ими во мне доверие внушало мысль, что они по-своему красивы.