Герцогиня с Османского берега
Шрифт:
– А турецкие песни вы ещё помните? – спросила Хюррем.
– Кое-что помню. При английском дворе песнями Османской Империи не особо интересуются.
– Вот как! – османская королева была поражена услышанным. Она бросила вопрошающий взгляд на англичанок.
– Это правда. – ответила ей Мария. – Англия – государство христианское, несмотря на то, что сейчас в нём творятся ужасные вещи на почве религии.
– По-моему, это глупо. – возразила ей Роксолана. – Государства должны жить в мире и согласии, обмениваться опытом и перенимать друг у друга самое лучшее, не смотря на религиозные взгляды и народные обычаи.
– Вы правы, Ваше Величество. Я думаю, простым людям, населяющим наши страны, меньше всего нужны войны. А войны являются ничем другим, кроме как результатом интриг вельмож, которым всегда мало власти и денег.
Хюррем ласково поглядела на девушку. Она не ожидала, что найдёт в её лице столь прекрасную собеседницу.
– Вы так молоды, но мудры не по годам.
– сказала она. – Из вас получится прекрасная королева, если вы будете проявлять такую же мудрость по отношению к вашим будущим подданным.
Мария смущённо опустила взгляд и покраснела. Она вымолвила лишь одно: «Благодарю» и принялась с энтузиазмом обмахиваться веером, чтобы сбить внезапно накативший на неё жар.
Между тем, Сулейман и Генрих плавно свернули тему политики и вели чисто светскую беседу. Сыновья султана интересовались европейской архитектурой и литературой, что она из себя представляет и как вяжется с христианской религией. Кто-то спрашивал у турков о восточных породах лошадей, а кого-то занимал светский этикет в Англии. Что касается короля, то ему было крайне любопытно узнать, не тяготит ли его турецкого коллегу огромное количество женщин, требующих постоянного внимания.
– Признаюсь, Сулейман, я бы не смог жить в Османской Империи. Я, конечно, женщин люблю, но мне не хватило бы ни денег, ни нервов, чтобы содержать их всех и при этом относится ко всем одинаково и никого ненароком не обидеть. – говорил Генрих.
– Быть может, это потому, что в мире исламском и в мире христианском отношение к семейной жизни различно. – ответил Сулейман и, немного подумав, прибавил: - Насколько я знаю, христианский бог запрещает своим детям иметь более одной жены.
– Да, верно.
– А вы, Генрих, женаты третьим браком. Разве такое возможно для христианина?
– Конечно. – не задумываясь, ответил Генрих. – Вам кажется это странным?
– Европейцы не держат гаремов. – словно поставил его перед удивительным фактом Сулейман. – Или только королям дозволено их иметь?
Тюдор рассмеялся в ответ. Объяснять туркам, что в моногамный брак можно вступить более одного раза, будет проблематично, но он постарается. И надо не забыть спросить османского правителя, как ему удаётся при засилии полигамии в восточной культуре хранить верность всего одной женщине.
– Вообще-то, ни короли, ни простые англичане, не ведают о том, что такое гарем. – сказал он весело. – Официально у нас подобные явления не приветствуются.
– То есть, гаремы можно иметь, но скрыто? – встрял Мустафа, чем заслужил строгий неодобрительный взгляд отца.
– Личная жизнь на то она и личная, принц, - ответил Генрих, - в Европе короли, герцоги и графы распоряжаются ей, как угодно. Вот Чарльз вам подтвердит.
Герцог Саффолк не решался хвастаться перед турками подробностями всех своих любовных побед. Интуитивно он чувствовал, что в этой стране на него станут не только смотреть с презрением, но и начнут открыто пристыживать, а отсюда недалеко и до международного конфликта на религиозной почве. Зная характер короля, он сделал попытку одёрнуть его, чтобы тот ненароком не начал рассказывать о внебрачном сыне от Бесси Блант и смаковать подробности романа с Анной Болейн и Джейн Сеймур.
– А в вашей стране принцы управляют провинциями? – спросил Мехмет.
– С рождения сыновьям короля дают титул герцога Уэльского или герцога Йоркского. – ответил Саффолк.
– И в это время им разрешено иметь своих наложниц?
– Обычно ещё в детстве происходит обручение принца с принцессой другого государства, однако это не мешает влюбляться в абсолютно любую женщину. – живо ответил король.
– И жениться на ней?
– Ну… - Генрих долго решал, что ответить, и бросил взгляд на ухмыляющегося султана. – Можно и так. Однако эти развратные старикашки, Римские Папы, имеют крайне вредную привычку нагло вмешиваться в личную жизнь королей.
– Хорошо, что наш главный муфтий не выбирает наложниц для Повелителя и шехзаде. – снова перебил говорящего Мустафа.
– Да, это очень хорошо. – выстрелил Генрих. – Однако я отделил свою страну от порочного Рима и теперь никакой Папе не вправе диктовать мне, кого мне звать в свою постель.
Сулейман решил не спорить с этим человеком. Ему было понятно, что брачная моногамия, о которой говорит его английский коллега – лишь оболочка, и соблюдается разве что в низших слоях общества. Как бы делегация не старалась преподнести свою страну в лучшем свете, всё же был порок, который проявлялся даже сейчас, в разговоре при первой встрече. Вседозволенность. А когда страной руководит человек, страдающей вседозволенностью и уверенной в собственной безнаказанности перед своим народом и богом, то этой стране остаётся лишь посочувствовать.
На другой стороне стола сэр Френсис Брайан рвался вступить в разговор. Выпил он довольно много, поэтому сидевший рядом герцог Норфолк счёл своим долгом сдерживать его. Но даже ему не удалось предотвратить ситуацию, когда не совсем трезвый милорд перестанет контролировать свою речь.
– Ваше Величество, а как вы управляетесь с таким огромным количеством женщин? – спросил он, обращаясь к Сулейману. – Я бы на вашем месте давным – давно сошёл бы с ума.
– Я не заведую всеми этими женщинами. – невозмутимо ответил тот.
– Понимаю. – выдохнул Френсис. – Кто лучше организует армию женщин, как не женщина?
В ответ на это султан от души расхохотался. Англичане определённо весёлые люди, особенно этот парень.
– Гаремом действительно управляет женщина, а именно Хюррем Султан. – произнёс Сулейман. – Однако вопросами охраны и организации порядка в гареме женщины не занимаются.
– Ого! – Френсис был ошарашен услышанным. – А кто же тогда, если не мужчины и не женщины?
Прежде чем султан успел что-то произнести, в разговор снова встрял Мустафа.