Герои, почитание героев и героическое в истории
Шрифт:
Бог вечера должен был занять камергерскую ложу напротив ложи графа Артуа. Г-жа Дени и г-жа де Вильет были уже здесь, а партер волновался от радости в ожидании той минуты, когда появится поэт. Крики продолжались до тех пор, пока он не уселся на переднем месте, подле обеих дам. Затем раздался крик: «Корона!»; актер Бризар подошел к ложе и надел на него венок. «О Боже! Вы хотите, чтоб я умер!» – вскричал Вольтер, плача от радости и отказываясь от этой чести. Он снял с головы венок и передал его маркизе де Вильет, но она не хотела его брать. Тогда герцог де Бове, выхватив из рук ее венок, надел его на голову нашего Софокла, который уже не мог более отказаться.
Пьеса «Ирена» была сыграна с большей живостью, чем обыкновенно, хотя и не с таким успехом, какой бы подобал торжеству ее автора. Между тем актеры затруднялись, что делать, и во время их совещаний трагедия кончилась; занавес опустился. Публика принялась неистово шуметь, пока снова не поднялся занавес. Тогда на сцене представилась группа. Бюст Вольтера, только что поставленный в фойе Комеди Франсез, был внесен на сцену и помещен на пьедестал, окруженный всей труппой актеров, державших в руках венки.
Aux yeux de Paris enchante
Recois en ce jonr un hommage.
Que confirmera d’age en age
La severe posterite!
Non, tu n’as pas besoin d’atteindre au noir rivage
Pour jouir des honneurs de l’immortalite!
Voltaire, recois la couronne
Que l’on vient de te presenter;
Il est beau de la meriter,
Quand c’est la France qui la donne34.
Потребовали повторения, и актриса продекламировала стихи еще раз. Затем остальные актеры положили венки вокруг бюста, мадемуазель Фанье поцеловала его с фанатическим восторгом, и все последовали ее примеру.
Когда эта длинная церемония, сопровождаемая бесконечными криками и взрывами рукоплесканий, кончилась, занавес опустился. Когда же через некоторое время началась комедия Вольтера «Нанина», то все заметили его бюст на правой стороне сцены, где он и оставался во весь вечер.
Граф Артуа не желал показываться в публике, но когда, по его приказанию, ему сообщили, что Вольтер приехал в театр, он отправился туда инкогнито, и полагают, что старик, выйдя на минуту из ложи, обменялся несколькими словами с его королевским высочеством.
По окончании «Нанины» начались новые крики, новые испытания для скромности нашего философа. Он сел в свою карету, но народ не дал ему ехать, бросился к лошадям и принялся целовать их. Несколько юных поэтов предложили выпрячь лошадей и новейшего Аполлона свезти домой на своих руках. К сожалению, не нашлось охотников исполнить эту обязанность, и Вольтеру наконец разрешено было ехать, но крики по-прежнему продолжались и слышны были не только на Королевском мосту, но даже в его квартире…
Вольтер, приехав домой, снова заплакал и скромно уверял, что остался бы дома, если бы знал, что публика наделает столько глупостей».
Обо всех этих удивительных событиях мы предоставляем судить самому читателю и заметим только, что это происходило 30 марта 1778 года, а 30 мая, почти в один и тот же час, предмет этой преувеличенной лести уже покоился в объятиях смерти, гроб был готов принять его останки, для которых и самую могилу пришлось почти украсть. «Он умер, – говорит Ванье, – в четверть 12-го ночи, совершенно спокойно, после ужасных страданий, причиненных ему роковым лекарством, принятым им по собственной неосторожности и невнимательности окружавших его лиц. За десять минут до смерти он схватил руку Морана, своего камердинера, пожал ее и сказал: «Прощайте, мой дорогой Моран, я умираю»». Это были последние слова Вольтера35.
Теперь нам остается рассмотреть специально интеллектуальные качества этого человека, что составляет в каждом писателе самую рельефную и в практическом отношении важную принадлежность. Умственные дарования Вольтера, его литературный талант, или гений, лежат перед нами открытыми в целой серии сочинений беспримерных, как мы полагаем, в двояком отношении – по объему и разнообразию. Может быть, нет писателя, – понятно, что мы говорим не о простом компиляторе, а о самобытном авторе, – который бы оставил по себе так много томов. А если мы к арифметической оценке присоединим еще критическую оценку, то оригинальность их выступит еще рельефнее, потому что все эти тома написаны с видимой тщательностью и подготовкой. В них трудно найти какую-нибудь слабую или запутанную статью, в них нет даже слабой и непонятной страницы. Относительно же разнообразия следует сказать, что они обнимают все отрасли человеческих знаний, начиная с богословия и кончая домашним хозяйством; тут вы найдете и дружеские письма, и политическую историю, пасквиль и эпическую поэму. Здесь необходим был редкий талант или, скорее, слияние редких талантов, потому что результат в высшей степени необыкновенен, которому невольно подивишься.
Если во всем этом разнообразии мы уясним себе существенные черты ума Вольтера, то нам покажется, как будто бы мы встретили здесь аналогию с нашей теорией о его нравственном характере, как это необходимо и должно случиться, если эта теория справедлива. Ибо мыслящие и нравственные натуры, отличающиеся только необходимостью языка друг от друга, в сущности, не имеют различия, но скорее доказывают, если хорошенько вникнуть в них, строгую взаимную симпатию и согласие и представляют только различные фазы одного и того же неразрешимого единства – живого духа. При жизни Вольтер, как мы видели, не мог иметь права на звание философа, и в настоящее время в его литературных произведениях чувствуется тот же недостаток, вытекающий из тех же самых мотивов. И здесь является он не величиной, а обнаруживает только необыкновенную степень ловкости, знакомой уже нам, – представляет не столько силы, сколько проворства, не столько глубины, сколько поверхностной эластичности. Эта поистине поражающая способность кажется скорее беспримерным слиянием нескольких обыкновенных талантов, чем одним прекрасным и высоким, потому что и здесь встречается недостаток
Нет сомнения, что вместе с универсальною восприимчивостью ума он обладал еще удивительною плодовитостью, быстротою и ловкостью. Кроме того, нельзя отрицать, что при таком легкомысленном уме он отличается настойчивостью, способностью к продолжительному труду и искусством распоряжаться своими силами. Самые знания его, – если даже допустить, что они были поверхностны и основывались собственно на памяти, – могли бы сделать из него замечательного комментатора. Начиная с открытий Ньютона до учения Брахмы ничто не ускользнуло от него; он проникал во все науки и литературы, даже изучал их, потому что о всяком затронутом предмете может сказать умное слово. Так, например, известно, что он понимал Ньютона еще в то время, когда ни один человек во Франции не имел и понятия о нем. Французы приписывают ему честь открытия для них интеллектуальной Англии, правда, открытия, напоминающего скорее открытие Куртиса, чем Колумба, но все-таки в то время не приходившего никому в голову. Он отовсюду старается привлечь свет в свое отечество, так что изумленные французы в первый раз начинают сознавать, что мысль живет и в других государствах, а цивилизация существовала прежде «века Людовика XIV». О знакомстве Вольтера с историей или по крайней мере с тем, что он называл историей, – была ли она гражданской, церковной или литературной, – о его громадном собрании фактов, добытых из всевозможных источников: из европейских хроник и государственных архивов, восточной «Зенд-Авесты» и иудейского Талмуда, – мы не считаем нужным напоминать читателю. Было замечено, что сведения свои он нередко заимствовал из вторых рук, что у него были свои сотрудники и помощники, к которым он, в случае надобности, прибегал, как к живым словарям. По-видимому, в этом есть своя доля правды, но, во всяком случае, это обстоятельство не имеет влияния на наше мнение, потому что искусство таким образом заимствовать сведения встречается еще реже, чем способность ссужать ими. Знания Вольтера – не только простая выставка любопытных вещей, но настоящий музей, имеющий научную цель, где каждому предмету отведено соответствующее место и где всякий может пользоваться им. Нигде нет путаницы, ни тщеславного желания блеснуть, но всюду ясная цель и научный порядок. Может быть, эта способность к порядку, к быстрому, обдуманному размещению предметов и составляла корень лучших дарований Вольтера, или, скорее, из этого тонкого, всеобъемлющего, интеллектуального взгляда развивался порядок для сильного, в некотором роде, ума. Этот быстрый ясный взгляд на вещи и вытекавший отсюда порядок представляются чисто французскими качествами, и Вольтер отличается ими во всякое время и даже более, чем во французской степени. Ему стоит только бросить взгляд на какой-нибудь предмет, и он немедленно, инстинктивно поймет, где заключается главная идея, что составляет ее логическую связь, как соединяется причина с действием, как обнять целое и в ясной последовательности представить его своему или другому уму. Положим, взгляд его не проникает глубоко. Но в том-то и заключается его счастье, что уже при этой незначительной глубине его зрение не только меркнет, но даже утрачивается. Все лежащее ниже уже не наводит на него сомнения, потому что разве он не нашел основание непроглядного мрака, на котором покоятся все вещи? Все лежащее ниже, по его мнению, составляет обман, мечту, суеверие или нелепость, одним словом – те вещи, которые он отвергает. Поэтому-то его и можно назвать разумнейшим из писателей; он понятен и ясен с первого взгляда; весь объем и цель его изысканий видны сразу, все точно и верно взвешено, строгий порядок заметен как в целом, так и в каждой строке целого.
Если мы скажем, что эта способность к порядку как относительно приобретения, так и передачи идей составляет лучшее качество всех предприятий Вольтера, то этим мы не скажем ничего необыкновенного, потому что эта способность, в обширном значении, обнимает всю задачу разума. Этим средством совершает человек все для него возможное относительно внешней силы, преодолевает все препятствия и возвышается до «царя этого мира». Эта способность есть орган всех тех знаний, которые по праву могут быть приравнены к власти, потому что человек с мудрой целью проникает в бесконечные силы природы и безгранично умножает свою собственную, небольшую силу. Мы сказали, что человек может возвыситься до бога этого мира, – но это высший пункт, его нельзя достигнуть силой знания, а следует избирать другой способ, для которого Вольтер едва ли обладал достаточным дарованием.