Герои, почитание героев и героическое в истории

Карлейль Томас

Весь громадный вопрос об Организации Труда, и прежде всего об Управлении Трудящимися Классами, должен быть, что весьма ясно, в его главной сути разрешен теми, кто практически стоит в его центре. Теми, кто сам работает и стоит во главе работы. Зародыши всего, что может постановить в этом отношении какой бы то ни было Парламент, должны уже потенциально существовать в этих двух Классах, ибо они должны и повиноваться такому постановлению. Напрасно было бы стараться осветить Человеческий Хаос, в котором нет света, светом, падающим на него извне; порядок здесь никогда не возникнет.

Но вот в чем я твердо убежден: «Ад Англии» перестанет заключаться в «ненаживании денег»; у нас будет более благородный Ад и более благородное Небо! Я предвижу свет в Человеческом Хаосе, мерцающий, сияющий все более и более, вследствие многоразличных верных сигналов изнутри,

повелевающих, чтобы Этот свет воссиял. И когда наше Божество не будет более Маммоной! О, Небеса, всякий скажет тогда себе: «К чему такая смертельная поспешность в наживании денег? Я не попаду в Ад, даже если не наживу денег! Существует другой Ад, я это знаю!» Тогда ослабеет соревнование на всех парах, всех отраслях торговли и труда. Окажется возможным найти хорошие во всех отношениях касторовые шляпы для головы, вместо семифутовых шляп из драни и глины, на колесах! Периоды дутых дел, с их паникой и торговыми кризисами, снова сделаются нечастыми; неустанный скромный труд займет место спекулятивной игры. Быть благородным Хозяином среди благородных Работников сделается снова главным честолюбием некоторых; быть богатым Хозяином – отойдет на второй план. И как сумеет Изобретательный гений Англии, отодвинув в уме шум катушек и прядильных валов более или менее на задний план, как сумеет он заняться не тем, чтобы только производить как можно дешевле, а тем, чтобы справедливо распределять продукты при их теперешней дешевизне! Мало-помалу у нас снова возникнет Общество с чем-то вроде Героизма в себе, Благословения Неба над собою. У нас снова будет, как уверяет наш Германский друг, «вместо Феодализма Маммоны с ее непроданными бумажными рубашками и Охраной Охоты, благородный, истинный Индустриализм и Правительство Мудрейших!»

И вот, в надежде, что удастся разбудить того или другого Британца, дабы он познал в себе человека и божественную душу, – мы можем теперь обратиться с несколькими словами прощального наставления ко всем лицам, которым Небесные Силы передали власть в нашей стране. И прежде всего – к этим самым Хозяевам-Работникам, Руководителям Промышленности, ибо они стоят ближе всего к ней и действительно пользуются наибольшей властью. Хотя они и не более других на виду, так как до сих пор во многих отношениях представляют скорее Возможность, чем Действительность…

…Глубоко скрытая под гнуснейшим, забывающим Бога Ханжеством, Эпикуреизмом, Обезьянством с Мертвого Моря, забытая как бы под самым гнилым илом и тиной мутной Леты, – все-таки во всех сердцах, рожденных в Божьем Мире, дремлет искра Божественного. Проснитесь, о полуночные сонливцы! Проснитесь, встаньте или оставайтесь навсегда повергнутыми! Это – не поэзия театральных подмостков; это – трезвый факт. Англия, мир не могут жить такими, каковы они теперь. Они снова соединятся с Богом или низринутся вниз, к Дьяволам, с неописуемыми муками и огненной гибелью. Ты, который чувствуешь, как в тебе шевелится нечто из этого Божественного, некое слабейшее напоминание о нем, как бы сквозь тяжкие сновидения, – последуй за ним, заклинаю тебя. Встань, спаси себя, будь одним из тех, которые спасают твою страну.

Буканьеры, Индейцы Чактау¹²⁶, высшая цель которых в борьбе – получить скальпы и деньги, набрать кучи скальпов и денег, – из них не вышло никакого Рыцарства и никогда не выйдет! Из них вышли только кровь и разрушение, адское бешенство и бедствия; отчаяние, потухшее в уничтожении. Посмотри на это, прошу тебя, посмотри и обдумай! Что тебе из того, что у тебя есть сотня тысячефунтовых билетов, сложенных в твоем несгораемом шкафу, сотня скальпов, повешенных в твоем вигваме? Я не наделяю ценой ни тебя, ни их. Твои скальпы и твои тысячефунтовые билеты пока еще ничто, если их не освещает внутреннее благородство, если в них нет рыцарства, всегда борющегося, в действии или в зачатках рождения и действия.

Любовь людей не может быть куплена наличным платежом; а без любви люди не могут выносить совместной жизни. Нельзя руководить Воюющим Миром, не разбив его на полки, не сделав его рыцарским. С первого же дня это окажется невозможным; все в нем, сперва высшие, под конец самые низшие, понимают, сознательно или при помощи благородного инстинкта, эту необходимость. Но нельзя ли руководить Работающим Миром, не распределив его на полки, оставляя его в анархии? Я отвечаю, и Небеса и Земля отвечают ныне: нет! Правда, это оказывается невозможным не «с первого же дня», но это окажется таковым через каких-нибудь два поколения. Да, если отцы и матери, в Стокпортских

голодных подвалах, начинают есть своих детей, а Ирландские вдовы вынуждены доказывать свое родство смертью от тифа. И при Управлении «Класса Лучших и Достойнейших», занятого охранением своей охоты и запущением лесов, темные миллионы сотворенных Господом людей восстают в безумном Чартизме, неисполнимых Священных Месяцах¹²⁷ и Манчестерских Восстаниях. И возможная Промышленная Аристократия все еще лишь наполовину жива, зачарована среди денежных мешков и гроссбухов. А действительная Праздная Аристократия, по-видимому, близка к смерти в сонных фантазиях, нарушениях права охоты и двуствольных ружьях. Она «скользит» как бы по наклонной плоскости, которую ежегодно, средь Божьего мира, намыливает новой Хенсардовской болтовней¹²⁸ и, таким образом, «скользит» все быстрее и быстрее к тарифу и чаше весов, на которых написано: «Ты была найдена очень легкой»¹²⁹.

В такие дни, через поколение или два, говорю я, это оказывается, даже для простых и низких, вполне ощутимо невозможным! Трудящийся Мир, столько же, сколько и Воюющий Мир, не может быть руководим без благородного Рыцарства Труда, законов и определенных правил, из него вытекающих, – гораздо более благородного, чем всякое Рыцарство Войны. Если мы – только находящаяся в анархии толпа, основанная лишь на Спросе и предложении, тогда в страшных, самоубийственных конвульсиях и самоистязаниях мы неизбежно опустимся – ужасно для воображения! – до Рабочих-Чактау. С вигвамами и скальпами, дворцами и тысячефунтовыми билетами; дикостью, уменьшением населения, хаотическим отчаянием. Благие Небеса, неужели нам недостаточно одной Французской Революции и Господства Террора, а нужно их две? Их будет две, если понадобится; их будет двадцать, если понадобится; их будет ровно столько, сколько понадобится. Законы Природы будут исполнены. Для меня это – бесспорно.

Ты должен добиться искренней преданности твоих доблестных военных армий и рабочих армий, как это было и с другими. Они должны быть, и будут, упорядочены. За ними должна быть закономерно укреплена справедливая доля в победах, одержанных под твоим водительством, – они должны быть соединены с тобою истинным братством, сыновством, совершенно иными и более глубокими узами, чем временные узы поденной платы! Как стали бы простые полки в красных мундирах, не говоря уже ничего о рыцарстве, сражаться за тебя, если бы ты мог рассчитываться с ними в самый вечер битвы уплатой условленных шиллингов, – и если бы они могли рассчитываться с тобою в день битвы утром!

Челсийские инвалидные дома, пенсии, повышения по службе, строго соблюдаемый и продолжительный договор с той и с другой стороны необходимы даже для наемного солдата. Тем более Феодальный Барон, как мог бы он существовать, окруженный только одними временными наемниками по шести пенсов в день, готовыми перейти на другую сторону, если будут предложены семь пенсов? Он не мог бы существовать, – и его благородный инстинкт спас его от необходимости даже испробовать это! Феодальный Барон обладал Душой Мужа, для которой анархия, смута и другие плоды временного наемничества были бы невыносимы. Иначе он никогда бы не был Бароном, а оставался бы Чактау и Буканьером. Окруженный людьми, которые от всего сердца любили его, за чьей жизнью он наблюдал со строгостью и любовью. Они готовы отдать за него свою жизнь, если бы это понадобилось, – все это он сперва высоко ценил. Потом это сделалось для него обычным и вошло в его плодотворно расширившееся существование как необходимое условие. Это было великолепно; это было человечно! Нигде и никогда человек, при других условиях, не жил и не мог жить удовлетворенным.

Обособленность есть сумма всех видов несчастья для человека. Быть отрезанным, покинутым в одиночестве; окруженным миром чуждым, не твоим миром; все для тебя – вражеский лагерь; нет у тебя дома, нет сердец и лиц, которые бы тебе принадлежали, которым бы ты принадлежал! Это – самые страшные чары; истинно – дело Дьявола. Не иметь ни высшего, ни низшего, ни равного, который был бы мужественно соединен с тобой. Без отца, сына, брата. Человек не знает более печальной судьбы. «Как одинок каждый из нас, – восклицает Жан Поль, – на обширном лоне Всего!» Каждый заключен как бы в своем прозрачном «ледяном дворце». Мы видим, как наш брат в своем дворце делает нам знаки и жесты. Мы его видим, но никогда не будем в состоянии прикоснуться к нему. Ни мы никогда не будем покоиться на его груди, ни он на нашей. Не Бог создал это, нет!