Герои, почитание героев и героическое в истории

Карлейль Томас

Никто и ничто не должно его бояться, и он также никого и ничего сотворенного не боится. Огненные глаза Его Бургундской Светлости встречают этот ясный взор, и он быстро проникает ему в сердце. Он соображает, что, может быть, в этом слабом, бесстрашном, старом Облике есть нечто от Господа Всевышнего. Вероятно, он будет осужден, если тронет его; – что вообще ему лучше этого не делать. Он, этот грубый дикарь, опускается со своего боевого коня на колени. Он обнимает ноги старого Ансельма и также просит его благословения, приказывает своим людям сопровождать его, охранять от нападения разбойников и – под страхом ужасных наказаний! – смотреть, чтобы он был безопасен на своем пути. Per os Dei¹²², как обыкновенно восклицал Его Величество!

Ссоры Руфуса с Ансельмом, Генриха с Бекетом не лишены назидательности и для нас. В сущности, это были великие ссоры. Ибо если допустить, что Ансельм был полон божественного

благословения, он никоим образом не совмещал в себе всех форм божественного благословения. Существовали совершенно иные формы, о которых он даже и не грезил, и Вильгельм Рыжая Борода бессознательно был их представителем и глашатаем. По правде, если бы этот божественный Ансельм, этот божественный Папа Григорий были свободны в своих поступках, то последствия этого были бы весьма замечательны. Наш Западный мир обратился бы в Европейский Тибет с одним Великим Ламой, восседающим в Риме, и нашей единственно почетной обязанностью было бы служить обедни по целым дням и ночам, – что ни малейшим образом не подходило бы для нас. Высшие Силы соизволили иначе.

Это было, как если бы Король Рыжая Борода бессознательно сказал, обращаясь к Ансельму, Бекету и другим: «Ваше Высокопреподобие, ваша Теория Вселенной не может быть оспариваема ни человеком, ни дьяволом. До глубины сердца чувствуем мы, что то божественное, что вы называете Матерью-Церковью, наполняет весь доселе известный мир. И в ней есть, и должно быть, все наше спасение и все наше желание. И тем не менее посмотрите: хотя это еще – невысказанная тайна, тем не менее – мир обширнее, чем кто-нибудь из нас думает, Ваше Высокопреподобие! Посмотрите: есть еще много неизмеримо священного в том, что вы называете Язычеством, Мирским! Вообще я смутно, но очень твердо чувствую, что не могу согласиться с вами. Западный Тибет и постоянное служение обеден, – нет! Я, так сказать, в ожидании; я чреват не знаю чем, но несомненно, чем-то весьма отличным от этого! Я, per os Dei, я ношу в себе Манчестерскую Хлопчатобумажную торговлю, Бирмингемскую торговлю Железом, Американскую Республику, Индийскую Империю, Паровые Машины и Шекспировы Драмы; и я не могу разрешиться, Ваше Высокопреподобие!»

И соответственно с этим и было постановлено; и Саксонец Бекет потерял свою жизнь в Кентерберийском Соборе, подобно тому как Шотландец Уоллес на Тауэр-Хилле¹²³ и как вообще должен это делать всякий благородный муж и мученик. Не понапрасну, нет; но из-за чего-то божественного, иного, чем он сам рассчитывал. Мы расстанемся теперь с этими жестокими органическими, но ограниченными Феодальными Веками и робко взглянем в необъятные Промышленные Века, до сих пор совершенно неорганические и в совершенном состоянии слизи, отчаянно стремящиеся отвердеть в какой-нибудь организм!

Так как наш Эпос теперь есть Орудие и Человек, то более чем когда-либо, невозможно предсказывать Будущее. Безграничное Будущее предустановлено и даже уже существует, хотя и невидимо, тая в своих Хранилищах Тьмы «радость и горе». Но и высочайший человеческий ум не может заранее изобразить многое из грядущего – соединенный ум и усилия Всех Людей во всех будущих поколениях, только они постепенно изобразят его и очертят и оформят в видимый факт! И как бы мы ни напрягали сюда наше зрение, наивысшее усилие ума открывает только брезжащий свет, малую тропу в его темные, необъятные Глубины. Лишь крупные очертания неясно светятся перед взором, и луч пророчества потухает уже на коротком расстоянии. Но не должны ли мы сказать здесь, как и всегда: довлеет дневи злоба его¹²⁴! Упорядочить все Будущее не наша задача, а только упорядочить добросовестно малую часть его, согласно правилам, уже известным. Вероятно, можно каждому из нас, если только он спросит с подобающей серьезностью, вполне уяснить себе, что он со своей стороны должен делать. И пусть он это от всего сердца и делает, и продолжает делать. Окончательный вывод предоставим, как это в действительности всегда и происходило, Уму более Высокому, чем наш.

Одно большое «очертание», или даже два, сумеют, может быть, в настоящем положении дела представить себе заранее многие серьезные читатели – и извлечь отсюда некоторое руководство. Одно предсказание, или даже два, уже возможны. Ибо Древо жизни Иггдрасиль, во всех его новых проявлениях, есть то же самое, древнее, как мир, Древо жизни, найдя в нем элемент или элементы, текущие от самых корней в Царстве Хели, источнике Мимира¹²⁵ и Трех Норн, или Времен, вплоть до настоящего часа, наши собственные сердца, – мы заключаем, что так это будет продолжаться и впредь. В собственной душе человека сокрыто Вечное: он может прочитать там кое-что о вечном, если захочет посмотреть! Он уже знает то, что будет продолжаться, и то, чего никакими средствами и приемами нельзя побудить продолжаться.

Одно обширное и обширнейшее «очертание» могло, во всяком случае, сделаться для нас действительно ясным. «Сияние Божье», в той или другой форме, должно раскрыться также и в сердце нашего Промышленного Века. Иначе он никогда не сделается «организованным», но по-прежнему будет хаотичным, несчастным, все более расстроенным, – и должен будет погибнуть в безумном, самоубийственном распаде. Второе «очертание», или пророчество, более узкое, но также достаточно обширное, представляется не менее достоверным: будет снова Царь в Израиле; система Порядка и Управления; и каждый человек увидит себя до некоторой степени принужденным делать то, что праведно в очах Царевых. И это также можно назвать твердым элементом Будущего, ибо это также от Вечного. Но это также и от Настоящего, хотя и скрыто от большинства; и без этого не существовала никогда ни одна частица Прошлого. Действительно новая Власть, Промышленная Аристократия, подлинная, не воображаемая Аристократия, для нас необходима и бесспорна.

Но какая Аристократия! На каких новых, гораздо более сложных и более искусно выработанных условиях, чем эта старая, Феодальная, воюющая Аристократия! Ибо мы должны помнить, что наш Эпос теперь действительно уже не Оружие и Человек, а Орудие и Человек, бесконечно более обширный род Эпоса. И кроме того, мы должны помнить, что теперь люди не могут быть привязаны к людям медными ошейниками – ни малейшим образом! Эта система медных ошейников, во всех ее формах, навсегда исчезла из Европы!

Громадная Демократия, толпящаяся повсюду на улицах в своем Платье-Мешке, утвердила это нерушимо, не допуская никаких возражений! Безусловно, верно, что человек есть всегда «прирожденный раб» некоторых людей, прирожденный хозяин некоторых других людей, равный по рождению некоторым третьим, признает ли он этот факт или нет. Не является благом для него, если он не может признать этого факта. Он в хаотическом состоянии, на краю гибели, покуда не признает этого факта. Но ни один человек, отныне и впредь, не может быть рабом другого человека с помощью медного ошейника. Его надо привязывать иными, гораздо более благородными и тонкими способами. Раз навсегда он должен быть освобожден от медного ошейника; его свобода должна быть настолько же обширна, насколько обширны теперь его способности; и не будет ли он для вас гораздо более полезен в этом новом состоянии? Отпустите его с доверием как свободного – и он вернется к вам к ночи с богатой жатвой! Гурт мог только стеречь свиней; а этот построит города, покорит обширные области. Каким образом в соединении с неизбежной Демократией может существовать необходимая Власть, это, несомненно, величайший вопрос, когда-либо предложенный Человечеству! Разрешение его – дело долгих годов и веков. Года и века, кто знает, сколь сложные, – благословенные или не благословенные, сообразно с тем, будут ли они с серьезным, мужественным усилием двигаться в этом отношении вперед или, в ленивой неискренности и дилетантизме, только говорить о том, чтобы двигаться вперед. Ибо отныне необходимо или такое движение вперед, или быстрое, и все более быстрое, движение к распаду.

Важно, чтобы эта великая реформа началась; Прения о Хлебном законе и всякая иная болтовня, немного меньше чем безумные, в настоящее время далеко отлетели и предоставили бы нам свободу начать! Ибо зло уже перешло в практику, стало в высшей степени очевидно. Если оно не будет замечено и предупреждено, то самый слепой глупец почувствует его в скором времени. Много есть такого, что может ждать. Но есть также нечто, что не может ждать. Когда миллионы бодрых Рабочих Людей заключены в «Невозможность» и в Бастилии по Закону о бедных, то наступило время постараться сделать «возможными» какие-нибудь средства поладить с ними. Правительству Англии, всем членораздельно говорящим чиновникам, действительной и воображаемой Аристократии, мне и тебе, – повелительно предлагается вопрос: «Как думаете вы распорядиться этими людьми? Где найдут они сносное существование? Что станется с ними, – и с вами!»

Вожди промышленности

Если бы я думал, что Маммонизм с его приспешниками должен и впредь быть единственно серьезным принципом нашего существования, я бы признал совершенно праздным искать у какого-нибудь Правительства целительных средств, так как болезнь эта не поддается лекарствам. Правительство может сделать многое, но оно отнюдь не может сделать всего. Правительство как наиболее видная часть Общества призвано указывать на то, что должно быть сделано, и, во многих отношениях, председательствовать, способствовать и распоряжаться самим исполнением. Но Правительство, несмотря на все свои указания и распоряжения, не может сделать того, чего Общество коренным образом не расположено делать. В конечном выводе всякое Правительство есть точный символ своего Народа, с его мудростью и безумием. Мы можем сказать: каков Народ, таково Правительство.