Гезат
Шрифт:
— Тогда, действительно, пора ехать, — решил я. — Что ж, отправимся на следующей неделе. Хватит четыре дня на сборы?
— Да мы уже собрались, хоть завтра выедем, — сообщил Бойд.
Гай Юлий Цезарь с двумя «галльскими» легионами, двенадцатым и тринадцатым, находился в каструме возле города Корфиниум, который располагался в долине, окруженной горами. В городе засели тридцать три когорты (более трех легионов) под командованием Луция Домиция Агенобарба, назначенного римским сенатом проконсулом Галлии. Это редкий в военной истории случай, когда меньшее по количеству войско осаждает большее, и довольно распространенный в политике, когда сражаются два чиновника, назначенные на один и тот же пост.
Кстати, обратил внимание, что тактической единицей римской армии стала когорта, а не манипула, как было в предыдущую мою эпоху. Даже армии до четырех-пяти легионов исчисляют когортами. Это четыреста человек. В будущем подразделение такой численности назовут батальоном. В начале двадцать первого века основной тактической единицей будет батальонная группа. Все новое — хорошо забытое старое.
Охрану возле главных ворот каструма несла когорта их двенадцатого легиона, поэтому мне даже не пришлось представляться и сообщать цель визита.
— Решил присоединиться к нам? — спросил старый центурион, которого я хорошо знал в лицо, но имени не помнил, как, уверен, и он моё.
— Без меня ведь не справитесь, вот и приехал! — ответил я шутливо.
Центурион оскалил в улыбке два уцелевших передних зуба в верхней челюсти и три в нижней и произнес насмешливо:
— Теперь точно победим всех!
Стоило миновать ворота, как у меня появилось чувство, будто вернулся домой. Пошлялся пару лет черт знает где и вернулся. Вместе со мной заехали Гленн, Бойд и раб Дюрис, купленный на невольничьем рынке в Арпине, четырнадцатилетний далмат, тихий и прилежный. Я еще подумал, увидев его в первый раз, что, родись юноша лет на тысячу позже, стал бы образцово-показательным монахом. Представляю, как необычно он выглядел в своем племени полукочевых скотоводов. Он ехал на запасной лошади, вез припасы и часть моего оружия.
Гай Юлий Цезарь стоял на форуме и что-то обсуждал со своей свитой из знатных молокососов. Выглядел он хорошо. Я заметил, что припадки эпилепсии у него бывают только в мирное время. Когда идет война, ситуация критическая, он редко болеет.
Я спешился, отдал повод коня Дюрису, подошел к проконсулу и поздоровался.
— Кого я вижу! — радостно улыбаясь, воскликнул Гай Юлий Цезарь. — Неужели ты решил присоединиться к моей армии?! А как же Цицероны?!
— Во время войны надо быть на стороне победителя! — в тон ему произнес я.
— Хотел бы я, чтобы твои слова услышало как можно больше людей! — провозгласил он, явно польщенный, после чего деловым тоном предложил: — Мне как раз не хватает толкового командира-кавалериста.
— Я уже гражданин Республики, так что можешь назначить меня префектом конницу, — подсказал я.
— С удовольствием сделаю это. Только есть небольшая проблема. Большую часть моей конницы составляют германцы, которые не желают подчиняться командирам-римлянам, — сообщил Гай Юлий Цезарь.
— Я сумею решить эту проблему, — пообещал я и объяснил: — Мы вместе воевали и неплохо.
— Надеюсь, что и дальше будете воевать так же хорошо, — сказал проконсул.
— Со мной два новоиспеченных гражданина Республики. Они раньше в твоей армии командовали турмами. Найдется место и для них? — спросил я.
— Конечно, — ответил он. — Ты префект конницы. Назначение командиров турм в твоей власти.
Конница, примерно тысяча человек с учетом напарников-пехотинцев, располагалась за пределами каструма, ближе к реке. Две трети ее составляли германцы, треть — кельты из разных племен. Мой наметанный глаз сразу заметил ту невидимую черту, которая делила лагерь на «германскую» и «кельтскую» части. На границе между ними я и приказал поставить выданную мне командирскую палатку, которая ничем не отличалась от солдатских, только предназначена для одного. Я поселился в ней с Гленном, Бойдом и Дюрисом.
Пока они ставили палатку, я пообщался со своими новыми подчиненными. Первыми подошли кельты, которые помнили меня. Узнав, что я назначен префектом конницу, обрадовались и отправились делиться этой новостью с остальными соплеменниками. Затем подошли шестеро германцев, как догадываюсь, вожди племенных отрядов. Двоих я знал, и они помнили меня по боям с восставшими кельтами.
После обмена приветствиями, один из них по имени Сигимар, рослый, под метр девяносто, с густой лохматой гривой рыжеватых волос, одетый, несмотря на жару, в безрукавку из волчьей шкуры темно-серым мехом наружу, начал разговор:
— Нам сказали, что Цезарь назначил тебя командиром конницы.
— Да, это так, — подтвердил я.
— У нас не принято подчиняться людям из другого племени. Каждым отрядом командует вождь, выбранный воинами, — сообщил он.
— Знаю, — подтвердил я. — Но, во-первых, я гезат, не принадлежу ни к какому племени, а во вторых, не собираюсь вмешиваться в дела отрядов. Вы будете и дальше выбирать вождей и выполнять их приказы, а я буду отдавать приказы вашим вождям. Если вы считаете, что я недостаточно опытен или смел для этого, так и скажите. Я готов сразиться с любым и доказать обратное.
Я сделал паузу, предлагая обдумать это предложение. Судя по напряженному молчанию, ни у кого из шестерых германцев не было желания погибнуть ни за что.
— А мне приказы будет отдавать Цезарь. В бою должен быть один командир, — продолжил я и, пока германцы не начал возражать, задал каверзный вопрос: — Вы согласны со мной?
С какой именно частью моей фраза предлагаю согласиться, не стал уточнять. Подразумевалось, что с последней, но каждый был волен считать по-своему.
— Да, в бою должен командовать один, — нашелся Сигимар.
— А после боя командовать вами я не собираюсь, — пообещал я. — Разве что потребую не грабить мирных жителей так, что они пожалуются на вас Цезарю, и он будет ругать меня.
Первым приказом Гая Юлия Цезаря, отданным мне, было требование прекратить грабежи мирного населения германцами. Мы оба понимали, что приказ невыполним в принципе, но как бы выполнили положенный ритуал. Теперь я исполнил вторую часть этого ритуала.
Германцы дружно засмеялись, будто услышали что-то очень остроумное.