Гезат
Шрифт:
— А эти передашь своим помощникам, — продолжил он, вручая мне еще два диплома на имя Гленна Цезаря и Бойда Цезаря. — Надеюсь, они будут такими же достойными гражданами Республики, как ты,
Само собой я поблагодарил проконсула и передумал оставаться в Тарсе. Черт его знает, что в ближайшие годы будет твориться в этих местах. Лучше уж жить поближе к Риму. Как-никак Вечный Город.
Марк Туллий Цицерон вместе с младшим братом, сыном и племянником отплыл в Рим из Исса, где перед отъездом встречался с Гнеем Канинием Саллюстием, квестором провинции Сирия, в обязанность которого входил контроль за финансами, потому что проконсул Марк Кальпурний Бибул отказался выполнять требования закона о провинциальной отчетности. Этот закон, видите ли, был принят Гаем Юлием Цезарем, заклятым врагом, во время их совместного консульства. Марк Туллий Цицерон поставил интересы Республики выше неприязни к коллеге и сделал крюк, чтобы проинструктировать квестора. Вместе с братьями Цицеронами и их свитой отплыли и уволившиеся из армии три новых гражданина Римской Республики с женами и детьми. Нам выделил место на одной из двух либурн, которые сопровождали трирему с проконсулом и его свитой. Двигались не спеша, делая многодневные остановки, потому что Марк Туллий Цицерон боялся моря и сильно укачивался даже при низкой волне. Сутки провели в Сидее, что в трех переходах от Исса, затем застряли на Родосе, где Марк Туллий Цицерон тридцать лет назад изучал философию и ораторское искусство. Весь сентябрь проторчали в Эфесе, ожидая в прямом смысле слова с моря погоды. Первого октября, наконец-то, отправляемся в путь, и, останавливаясь на каждом острове, за две недели добираемся до Афин. Проконсулу приспичило пообщаться с местными философами, а поскольку в Греции их больше, чем грецких орехов, провели в городе две с половиной недели.
Само собой, я не терял время зря, показав Афины своим женам, детям и бывшим боевым товарищам. Мне показалось, что город не изменился за черт знает сколько лет, которые я не был или не буду здесь. Прежней осталась и мания величия афинян, которая благополучно доживет, как минимум, до двадцать первого века новой эры. Они все еще считают себя избранным народом, светочем для остальных дикарей, населяющих бренную землю, к которым относят и римлян, покоривших их. Особенно забавно было наблюдать, как такой вот избранный, льстиво улыбаясь, сгибается предо мной, потому что я, как и положено военнослужащему римской армии, хожу по городу с саблей, что аборигенам, кроме городской стражи, запрещено.
Этой манией афиняне напомнили мне англичан двадцать первого века. Те тоже никак не могли поверить, что времена, когда над их королевством не заходило солнце, канули в Лету, и вели себя так, будто все еще правят большей частью мира. При этом они считали американцев, которым старательно вылизывали задницу, как бы новым воплощением своей старой империи, и то, что пиндосы презирают англичан, которых в свое время скинули с шеи, упрямо не принимали в расчет.
Затем мы двинулись по суше к побережью Адриатического моря, чтобы переправиться через него. Перемещались медленно, задерживаясь везде, где только можно. У меня сложилось впечатление, что Марк Туллий Цицерон всячески оттягивает возвращение в Рим точно так же, как в прошлом году не хотел ехать в Киликию. В столице его ждали разборки между Гнеем Помпеем и Гаем Юлией Цезарем, в которых проконсул участвовать не хотел. Я передал ему через Квинта Туллия Цицерона якобы предсказание великого кельтского друида, как я теперь величал советский учебник истории, что победит второй, но мне не поверили.
В плавание через пролив Отранто мы в составе каравана из восьми судов отправились двадцать второго ноября. Моя семья плыла на большой беспалубной галере, перегруженной мраморными блоками. К этому грузу я всегда относился с большим подозрением. Уж больно он склонен к смещениям, из-за чего утонуло немало судов, даже в продвинутом двадцать первом веке. В подтверждение моим опасениям примерно на полпути через пролив задул холодный и резкий нор-ост, начал поднимать волну. Из-за перегруза борта галеры были всего на полметра выше уровня моря, поэтому вскоре волны начали перехлестывать. Все матросы занялись вычерпыванием воды.
У меня появилось нехорошее предчувствие. На всякий случай надел доспехи и спасательный жилет, нацепил на себя оружие и приготовил котомку с продуктами и самыми необходимыми мелочами. Членов своей семьи снабдил подручными плавсредствами, и каждой из жен дал золотых монет столько, сколько не утопят ее. Этого должно хватить на покупку дома в римском городишке на побережье Адриатического моря и на открытие лавки или другого мелкого бизнеса. Я еще в Киликии на всякий случай договорился с Квинтом Туллием Цицероном, что позаботится о моей семье, если со мной что-то случится. Надеюсь, выполнит свое обещание с честью. Скорее всего, эти приготовления были лишними, потому что, как догадываюсь, после того, как я покидал судно для перемещения, шторм сразу затихал, но ручаться головой за это не стал бы.
Как я позже узнал, качка испугала и опорожнила желудок Марка Туллия Цицерона, поэтому он приказал изменить курс, чтобы меньше болтало. В итоге вместо Бриндизиума мы оказались в Хидрунтуме, где и заночевали. В будущем этот порт будут называть, как и пролив, Оторанто. Оттуда будет ходить паром на Керкиру. На набережной сохранятся приметные бастионы времен наполеоновских войн. Пока что их нет, что не помешало мне обрадоваться тому, что я добрался до суши в той же эпохе, в которой покинул ее, и пересмотреть свои планы на будущее. Раньше собирался купить имение поближе к морю, а теперь решил принять предложение Квинта Туллия Цицерона, который предлагал поселиться неподалеку от него. Несколько его соседей имели желание покинуть окрестности города Арпина и перебраться в Рим. Надоело мне перемещаться, хочу пожить в этой эпохе и потому подальше от моря. Заодно будет, к кому съездить и поболтать об искусстве.
В Бриндизиум мы прибыли двадцать четвертого ноября, потратив на дорогу из Киликии без малого четыре месяца. Там проконсул встретился на форуме со своей женой Теренцией, которая въехала в город с противоположной стороны в тот момент, когда он высадился из галеры, переправившей его и нас через Адриатическое море. Говорят, с женой ему здорово повезло. Мало того, что взял большое приданое, так еще и брак оказался удачным.
Зато Квинт Туллий Цицерон теперь расхлебывал последствия умного совета старшего братца — разводился с женой. Его поверенные прямо из Бриндизиума отправились в его поместье, чтобы решить этот вопрос. Возвращаться в свой дом до того, как жена уберется оттуда, легат не хотел. Подозреваю, что в таком случае Помпония резко помирилась бы с мужем, расфинькала добытое в Киликии, после чего продолжила бы проедать ему плешь. Хотя, может быть, я недооцениваю Квинта Туллия Цицерона. В Тарсе он завел наложницу — молодую и смазливую рабыню Аквилию, которая лучше жены вила из него веревки.
После чего мы уже по суше двинулся к Риму по замысловатой траектории, поскольку у братьев Цицеронов были причины не спешить с возвращением домой, а мне пришлось сопровождать их, чтобы воспользоваться помощью младшего. Первым делом отправились почти в противоположную от столицы сторону — к Помпее, где проконсул на своей вилле встретился с Гнеем Помпеем, обсосал текущую ситуацию. Знаменитый полководец показался мне сильно сдавшим за тот год, что не видел его. Говорили, что он болеет чем-то «нутряным», как сейчас называли все болезни органов пищеварения.
Затем мы поехали на другую виллу старшего Цицерона в Формий. Там младший получил известие, что Помпония отказалась разводиться и именно поэтому убралась из имения, уехала в Рим к своему брату. Квинт Туллий Цицерон сразу снялся в дорогу, отказавшись сопровождать брата Марка в Рим и присутствовать на его дне рождения, и второго января, в Компиталии — праздник ларов перекрестка, вернулся в свой дом под Арпином. Римляне верят, что лары — это души добрых людей, которые покровительствуют семье, способствуют установлению добрососедских отношений. Вернуться в этот день домой и принести жертву ларам — залог благополучия в семье. Заодно мы на последнем перед усадьбой перекрестке принесли жертву ларам его, чтобы и с соседями не было недоразумений. Это было каменное сооружение с семью дырками по количеству усадеб, выходящих к перекрестку. Возле отверстия, которое смотрело в сторону главного дома легата, Квинт Туллий Цицерон повесил маленьких куколок, связанных из шерсти. Их количество было равно количеству проживавших в имении людей, как свободных, так и рабов. Лары способствовали, в том числе, и тому, чтобы хозяева хорошо относились к рабам, а последние в свою очередь добросовестно служили первым.
На этот раз меня и бывших моих подчиненных, а сейчас просто друзей Гленна и Бойда, принимали, как равных. Ведь мы теперь такие же римляне, как и хозяин имения. На следующий день Квинт Туллий Цицерон устроил пир для соседей, и мы присутствовали на нем. Правда, Гленну и Бойду, не привыкшим есть лежа, пришлось понапрягаться. Оба старались вести себя чинно, но потом приняли изрядно на грудь и расслабились, перестали отличаться в лучшую сторону от других гостей.
На этом пиру и решился вопрос о моем новом месте жительства. Один из соседей пожаловался Квинту Туллию Цицерону, что дети подрастают, пора их перевозить в Рим, чтобы получили достойное образование и завели нужные связи, которые помогут сделать карьеру, только на это нет денег, потому что никак не найдет покупателя на свое имение. Все хотят жить в столице, а не в этой глухомани. Утром я съездил, осмотрел его владение. Оно состояло из типичного римского каменного домуса для господ, второго поскромнее для рабов и вольноотпущенников, хозяйственного двора с конюшней, хлева для коров, волов и свиней, кошары на сотню овец, птичника, сеновала, амбара, сараев для инвентаря, винного и обычного погребов, сорока шести югеров пахотной земли, семнадцати — шпалерного виноградника, девяти с половиной — луга и четырех — сада, наполовину засаженного оливковыми деревьями, уже плодоносившими. К недвижимому имуществу добавлялись восемь рабов, пять мужчин и три женщины, исполнявших сельскохозяйственные работы, и весь скот и птица, за исключением верховых лошадей, которых, как и рабов, прислуживавших в домусе, хозяева забирали с собой в Рим. За все это просили полмиллиона сестерциев или сто двадцать пять тысяч денариев. В такую сумму оценивали и имение Квинта Туллия Цицерона, меньшее по размеру, который тоже собирался по требованию Помпонии перебраться в столицу, но угодил в Косматую Галлию, а потом в Киликию. Я сбил цену до четырехсот шестидесяти тысяч, заявив, что больше у меня нет. Почти не соврал, потому что остались деньги только на ремонт домуса, покупку мебели, которую прежние хозяева увезли с собой, трех рабынь для работ по дому и одолжить своим соратникам на покупку жилья и земли.