Гезат
Шрифт:
Это было предложение, от которого Ариовист не смог отказаться, иначе бы потерял лицо. Германцы стали выходить из лагеря и сперва строиться каждое племя отдельно.
Моя турма стояла за третьей линией крайней слева в составе собранной со всех легионов конницы, около полутора тысяч всадников, под командованием Публия Лициния Красса, у которого выдающийся во всех отношениях подбородок, а все остальное заурядное, включая полководческие способности. По слухам Гай Юлий Цезарь был консулом в прошлом году, именно благодаря деньгам отца этого молодого человека, за что теперь и продвигает сына. Расположились мы на верхней части склона, спускавшегося к германскому лагерю, поэтому прекрасно видели приготовления врага.
Дуфф, сидевший на коне слева от меня, огласил список строившихся племен:
— Крайние справа свевы, затем маркоманы, седусии, неметы, гаруды, трибоки и вангионы.
Черт его знает, как он отличает одних от других! Я запросто перепутаю кельта с германцем, особенно, если наизвесткованную прическу спрятать под шлемом. Германцы о своих волосах, обычно более светлых, не шибко заботятся, собирают в хвост на макушке, чтобы были дополнительной защитой в шлеме, который обязательно надевают, потому что, отличие от кельтов, в переселение душ не верят.
Позади построенных воинов поставили арбы, чтобы было труднее сбежать, на которые забрались женщины. По идее они должны были вдохновлять своих мужчин, но, судя по репликам легионеров, вражеских тоже зацепили. Каждая пленница — общая добыча, но насиловать ее можно до тех пор, пока командир не отберет. В отличие от моей турмы, большая часть воинов которой обзавелась наложницами, остальным некому было излить душу и не только. Так что, если победят сейчас, то повеселятся недолго, но по несколько раз.
Сражение начали римляне. Когорты десятого легиона на нашем правом фланге под командованием Гая Юлия Цезаря двинулись на вангионов и трибоков, которые не встроились в общую фалангу, продолжили стоять отдельными отрядами во главе со своими вождями. Заметив это, на наш левый фланг побежала в атаку вражеская фаланга, если бесформенное построение можно так назвать. Рывок был настолько быстр, что многие легионеры из первой шеренги не успели прицельно метнуть пилум, скорее, швырнули его в сторону врага, чтобы быстрее достать из ножен главное оружие — гладиус — и приготовиться к отражению атаки. Сеча завязалась знатная. Германская безрассудная отвага противостояла жесткой римской рациональности.
Приятно наблюдать за сражением издалека. Чувствуешь себя зрителем в кинотеатре. Первые минут десять зрелище завораживающее. Потом становится скучно, если нет перипетий сюжета. Я уж было зевать начал, когда заметил, что на нашем правом фланге десятый легион заметно продвинулся вперед. Вангионы и трибоки дрогнули. Они еще не бежали, но пятились довольно быстро. Только решил поделиться со своими подчиненными, что дело сделано, как заметил, что на нашем левом фланге свевы и маркоманы разметали когорты первой линии, которые были перед ними, и тут же на стремительном рывке глубоко вклинились во вторую. Наблюдать сразу стало интереснее. Хотя бы потому, что надо не упустить момент для отступления в очень глубокий тыл, если дела пойдут совсем уж плохо.
За следующие полчаса наш правый фланг погнал вангионов и трибоков в сторону лагеря, точнее, на арбы, на которых стояли бабы и орали и размахивали руками, проклиная и чужих, и своих. В это же время правый фланг германцев, свевы и маркоманы, разбили когорты левого фланга второй линии и добрался до третьей, до двенадцатого легиона. Поскольку следующими будем мы, наблюдать становилось все интереснее. Если легионеры побегут, то налетят на нас, скуют. В итоге удирать или погибать придется вместе.
На наш фланг приехал Публий Лициний Красс. Командующий конницей смотрел на германцев, сминающих легионеров шеренгу за шеренгой, и явно не знал, что делать. Наверное, трудно быть сыном прославленного полководца, не имея склонности к военному ремеслу и необходимых для нее способностей, в первую очередь воинственного характера. Мне даже показалось, что Публий Лициний Красс решает, не пора ли драпать?
Я подъехал к нему, оттеснив одного из сопляков свиты, юношу лет пятнадцати, который, как видно, считал, что совершает подвиг, следуя рядом с командиром, и тихо, но четко, требовательно произнес:
— Или мы сейчас атакуем германцев во фланг, или проиграем сражение.
Публий Лициний Красс посмотрел на меня и с облегчением, как-то покорно молвил:
— Да, надо ударить во фланг.
Я повернулся к своей турме и скомандовал достаточно громко, чтобы услышали и соседние:
— За мной!
Обогнув правый фланг двенадцатого легиона, за которым мы стояли, я специально повел конницу по дуге, чтобы зайти поглубже во фланг и даже тыл врагу и дать поучаствовать в первом ударе как можно большему количеству всадников. Сколько их поскакало за мной, не знал, потому что не оглядывался, но слышал за собой перестук сотен копыт. Веселый такой перестук, разгоняющий кровь, заводящий. Скорее всего, такое настроение не только у меня. Кельты, составлявшие большую часть римской конницы, сильны на порыве. Они застоялись в тылу и загорелись желанием сразиться. Зря, что ли, приперлись в такую даль?!
Моя турма ударила в тыл растянувшейся фаланги свевов и маркоманов. Следовавшая за нами конница ударила частично в тыл им, но больше во фланг. Нас не ждали, хотя должны были видеть наш маневр. Может быть, решили, что удираем в сторону нового каструма или даже Бибракты. Мой новый конь оказался смелее предыдущего. Поняв, что столкновения с людьми не избежать, он высоко задрал голову и врезался грудью в строй воинов, стоявших к нему спиной, сбив сразу нескольких. Я привычно заработал пикой, пока раненый в спину у шеи германец не схватил ее за наконечник до того, как я успел выдернуть. Держал крепко, будто и не тяжело ранен вовсе и именно так спасет себе жизнь. Я дернул еще пару раз, заметил слева приближающуюся ко мне спату с широким клинком, выронил пику и успел подставить щит. После чего вынул из ножен саблю. Она намного короче пики, сражаться ею не так удобно, часто приходится наклоняться, чтобы дотянуться до врага, зато раны наносит тяжелее. К тому же движения другие, а правая рука немного устала только колоть.
Мелькали вытянутые, костистые, светлокожие лица ниже шлемов, металлических или кожаных, спаты, копья, щиты… В этом мельтешении я выхватывал цель и наносил удар, короткий или с оттягом, отсекая голову, руку, часть туловища. Действовал механически, без эмоций. Такая вот у меня нудная, однообразная работа. Буцефал, подгоняемый шпорами, медленно протискивался вперед, а я сёк и сёк…
Так увлекся врагами справа от себя, что пропустил удар слева. Кто-то от души лупанул меня спатой по ноге ниже колена. Хорошо, что кузнецы у германцев пока хуже кельтских, выковавших мои поножи, которые выдержали, лишь вмявшись немного и начав давить ногу. Так и не увидел, кто это сотворил. Наверное, германец был сразу убит кем-то из моих подчиненных, которых рядом оказалось очень много. Мысль, что я не одинок, приободрила, придала сил уставшей руке. Резким ударом развалил напополам кожаный шлем и белобрысую голову, потом еще одну. Какому-то придурку отсек руку со спатой, а следующему воткнул острие клинка в лоб под край шлема. Судя по тупому выражению лица, скривившегося от боли, во лбу брони должно быть пальцев на десять, но металл пробил ее и углубился еще сантиметров на пять. Враг откинул голову, как бы соскользнув с клинка. Кровь и розово-серая масса полезли из дыры во лбу, но раненый попытался рубануть меня спатой в ответ. В отместку я отсек ему кисть правой руки, после чего занялся следующим, который пятился на меня, теснимый легионерами, до которых оставался слой германцев человек в семь-восемь. Зарубив этого, начал разворачивать коня, чтобы не мешать римлянам наступать.