Гезат
Шрифт:
Поняв, что задал ему неразрешимую задачу, сказал:
— Наверное, найти врагов, потому что они могут быть, где угодно.
— Верно! — радостно согласился легат и из благодарности показал на серебряное блюдо: — Угощайся! — и сразу спросил, наверное, чтобы принизить меня, отыграться за собственную тугодумие: — Знаешь, что это такое?
— Финики, — ответил я. — Я ведь вырос в Гадесе, в детстве объедался ими.
Вообще-то, в Гадесе во время моего последнего пребывания там финиковые пальмы еще не росли, но могли бы, а легат этого наверняка не знает. Я запустил руку в блюдо и взял большой комок, потому что финики липкие, не рассыпаются. Верхний отправил в рот, освободил мякоть от косточки, которую выплюнул, подобно хозяину, на пол.
Моя дерзость настолько шокировала Децима Юния Брута Альбина, что он даже не высказал возмущение, а произнес торопливо:
— Можешь идти!
Я не стал дальше напрягать его жадность, ушел. Половину фиников оставил Синни, которая никогда их не пробовала. Первый укусила с опаской. Последний чуть не проглотила с косточкой. Есть у меня подозрение, что Адам соблазнил Еву фиником, а не она его яблоком.
Задачу найти вражескую армию я решил просто. Переправившись всей турмой по деревянному мосту через неширокую реку Аксону, за которой в этом месте начинались земли веромандуев, поехали в открытую по дороге, которая петляла между лесами и болотами. Удалившись километров на десять, встретили две арбы, запряженные волами, которые возвращались откуда-то порожнем. Заметив нас, возницы, пожилые крестьяне, насторожились, но убегать, прятаться не стали. Правильно решили, что брать с них нечего, кроме волов, которых все равно не спрячешь.
Поравнявшись с задним, у которого наполовину седая борода была снизу подрезана ровно, из-за чего лицо казалось прямоугольным, я спросил:
— Мы этой дорогой попадем к белловагам?
— Можно и этой, — ответил крестьянин. — Как проедете большое болото, на перекрестке возьмите влево.
— А можно на следующем перекрестке взять налево, а потом направо, — вмешался второй, кривой на правый глаз, после чего задал вопрос: — Зачем едете к ним?
— Нам сказали, что армия собирается у них, — сообщил я.
— Может, и там кто собирается, но большая часть сейчас к нам пришла! — радостно сообщил второй крестьянин.
— После большого болота вам надо не налево, а направо, — подсказал первый. — Там дальше спросите, вам покажут дорогу.
Вот так, благодаря подсказкам аборигенов, которые принимали нас за своих, мы и нашли вражескую армию. Она стояла в большой долине между холмами. Воины располагались по племенам. Пустые полосы шириной метров двадцать четко отделяли территорию одного племени от другого. Палаток было мало. Впрочем, и шалашей тоже. Предпочитали спать под открытым небом, благо сейчас тепло и сухо. По примерным подсчетам в долине собралось тысяч восемьдесят. Может быть, есть и второй лагерь, но мы его искать не стали, сразу поехали в обратную сторону. Мало ли, начнут задавать вопросы моим бойцам, и кто-нибудь обязательно ляпнет что-нибудь не то, вызовет подозрения.
Этот отряд из тринадцати человек мы встретили километрах в десяти от лагеря вражеской армии. Вот и не верь после этого в роковой имидж этого числа! Они выехали на узкую поляну с одной стороны, а мы с другой.
Дуфф, который скакал за мной, поравнялся и сказал тихо:
— Это один из вождей суессионов. Я видел его у Думнорикса.
— Возьмем его живым. Предупреди остальных, пусть приготовятся, — так же тихо приказал я.
Видимо, не только у Дуффа отличная зрительная память и прекрасное зрение, потому что всадник, скакавший впереди, придержал коня, чтобы подтянулись его соратники. Это был мужчина лет тридцати пяти. Может быть, окладистая борода прибавляла ему лет пять. На шее массивная серебряная гривна с окончаниями в виде голов со вставшими дыбом волосами, может, мужскими, а может, женскими. Сразу вспоминаю повариху, которая работала со мной еще в советском флоте. Чем дольше длился рейс, тем чаще у нее ни с того ни с сего волосы вставали дыбом. Или с того и с сего — женский вариант эрекции. На руках вождя по широкому серебряному глидерному браслету из прямоугольных пластин. Шлем с навершием в виде поекращенного в черный цвет, деревянного волка в прыжке висел на груди, как обычно носят римские легионеры на переходе. Кольчуга из крупных толстых колец. Наверное, весит килограмм двадцать, если ни больше. Ремень с увесистой серебряной бляхой в виде медвежьей головы. На нем висела спата с рукояткой из светло-коричневой кости. Конь серый в «яблоках». Свита оснащена намного хуже, только у одного кольчуга без рукавов, а у остальных и шлемы, и панцири кожаные.
Когда расстояние между нами сократилось метров до пяти, я остановил коня и спросил:
— Возвращаетесь от эдуев?
— Да, — опешив немного, ответил после паузы суессионский вождь.
— Значит, мы обогнали вас, — сказал я извиняющимся тоном, толкнув шпорами коня, чтобы медленно шел вперед. — У нас печальная новость: Думнорикс умер.
— Как умер?! — ахнул суессион.
— Поехал охотиться на кабанов, копье сломалось, и вепрь распорол ему бок, — рассказал я, приблизившись к нему вплотную. — Сам я не видел, подробностей не знаю. Успели привезти его домой, там и умер. Меня сразу послали вдогонку за вами.
Что-то в моих словах насторожило его, потому что спросил:
— Сколько дней назад это случилось?
— Какая разница! — беспечно молвил я, схватив левой рукой повод коня суессиона, а правой выхватив саблю и приставив ее острие к горлу вождя.
Мои воины сразу накинулись на его свиту. Бой продолжался несколько минут. Кельты не приучены нападать внезапно и, тем более, из засады. Им надо раскачаться, пооскорбляв друг друга, разгневаться. Мои подчиненные уже избавились от этих дурных привычек, поэтому начали убивать сразу. Все двенадцать врагов полегли, в ответ лишь легко ранив трех моих воинов.
С пленного сняли доспехи, связали руки за спиной, надели на голову мешок, из которого перед этим вытряхнули жалкие пожитки одного из его свиты, посадили на другую лошадь, гнедую и поплоше. Своих раненых перевязали. Чужих убитых обшмонали и отволокли в лес. И двинулись дальше знакомой уже дорогой.
Теперь нам трудно выдавать себя за наших врагов, поэтому, во избежание ненужных встреч, впереди и позади метров за двести-триста скакали дозоры из трех человек. В авангарде колонны двигались две декурии, в центре — раненые, пленный и трофейные лошади с приобретенным барахлишком, в арьергарде — третья декурия. Дважды мы прятались в лесу, пропуская вражеские отряды. В одном было сотен пять, во втором больше тысячи. К реке Аксона добрались ночью, но ждать рассвета не стали, переправились сразу, благо луна светила ярко. На противоположном берегу, на дружественной территории, спалось крепче.
Когда я зашел в шатер, Гай Юлий Цезарь рассматривал золотую статуэтку копейщика. Я слышал, что у командующего армией нездоровая тяга к драгоценным вещицам. Теперь вот увидел, с каким восхищением он любуется безделушкой.
— Ты ведь у нас наполовину грек? — произнес Гай Юлий Цезарь. — Что скажешь об этой статуэтке метателя копья? Говорят, ее сотворил знаменитый греческий скульптор Мирон четыреста лет назад.
— Можно посмотреть? — попросил я.
— На, но только не урони! — отдавая, потребовал он.
Я повертел ее, разглядев со всех сторон, после чего вернул, снисходительно улыбнувшись.
— Что тебе не понравилось?! — удивился Гай Юлий Цезарь.
— Это римская подделка, — ответил я.
— С чего ты взял? — спросил он.
— Во-первых, греки изображали лицо обобщено, идеального, красивого человека без изъянов, а у этой очень индивидуальное, причем с морщинами на лбу. Во-вторых, греки любили движение, а здесь привычная римлянам статика. В-третьих, греки не стеснялись обнаженного тела, тем более, у спортсменов, которые занимались только голыми, не стали бы драпировать его ниже пояса, что привычно для вас. В-четвертых, и это главное, судя по весу, она не из чистого золота; скорее всего, это свинец, покрытый позолотой, чего греки никогда не позволяли себе, считали мошенничеством, — прочитал я короткую лекцию по истории искусства, услышанную в предыдущую эпоху от грека, купленного мною вместе с имением под Кадисом, которого отпустил на волю с условием, что будет обучать моих детей.