Гезат
Шрифт:
Старший брат по пути в Бриндизиум заночевал у младшего, чтобы поутру вместе продолжить путь. Марку Туллию Цицерону пятьдесят пять лет. Он такой же полноватый, лысый, носатый и вечно недовольный, как Квинт, но брюзжит умнее, если ни сказать ядовитее. Приехал проконсул в арбе с кожаным верхом, напоминающей кибитку кочевников. Выбравшись из нее, обнял брата, потом ткнул его кулаком в бок и что-то сказал на ухо, после чего оба засмеялись. Обнявшись, они зашли в домус.
Я со своей семьей и Гленном и Бойдом, которые решили не расставаться со мной, жил в помещении для вольноотпущенников и рабов, сооруженном на хозяйственном дворе. Оно состояло из узких коморок по обе стороны прохода, проходящего по центру от двери к очагу у противоположной стены. Всего коморок шестнадцать, но до нашего приезда заняты были всего девять, ближние к очагу. В каждой коморке помещался
Возле нее я и увидел Марка Туллия Цицерона во второй раз. Он пришел, чтобы выяснить, почему его раб — смуглокожий и курчавый мальчишка лет двенадцати, скорее всего, нумидиец — так долго не возвращается. Тот рылся в передней части кибитки, когда подошел хозяин.
— Сколько тебя можно ждать, балбес?! — отвесив рабу оплеуху, возмущено проорала знаменитость. — Я же сказал тебе, в сундуке, который стоит в задней части! А ты где ищешь?!
Обычно слуги похожи на хозяев или полная их противоположность. Напрашивался второй вариант, но что-то мне подсказывало, что и первый имеет полное право на существование. Подозреваю, что раб не спешил вернуться в домус, где ему дадут новое задание. Вот будет забавно, если когда-нибудь в будущем расскажу какому-нибудь профессору-античнику об этой сценке. Зуб даю, обзовет меня всякими ненаучными словами.
Поняв, что до раба наконец-то дошла установка, что пошел искать в нужном месте, проконсул посмотрел на меня. Наверное, насмешливая улыбка, с которой я наблюдал за Марком Туллием Цицероном, показалась ему дерзкой.
— Ты кто такой? — рассерженно спросил он.
— Я был командиром алы в легионе твоего брата, — ответил я.
— А-а, ты тот самый умник, которому нравятся трагедии моего братца! — с ноткой презрения воскликнул проконсул.
— Без моих советов они было бы еще хуже, — не удержался я.
Марк Туллий Цицерон гмыкнул, будто услышал что-то очень приятное, и спросил:
— Ты вроде бы наполовину грек?
— По матери, — ответил я.
— Иногда и от женщин бывает польза! — шутливо поделился он, как понимаю, плодом многолетних наблюдений и раздумий.
Наверное, неглупый человек, раз мыслит так неоригинально.
В этот вечер проконсул и все остальные обитатели поместья убедились, что вреда от женщин все-таки больше. Квинт Туллий Цицерон, решив блеснуть перед дорогим гостем, приказал организовать праздничный пир вольноотпущеннику, а не жене, как догадываюсь, никчемной хозяйке. Помпония отказалась присутствовать на пиру и отослала обратно кушанья, присланные в ее комнату, заявив, что ничего не возьмет от тех, кто с ней не считается. Более того, ночью не впустила мужа, так что легат отправился в далекую страну на долгий срок, не разговевшись. По его словам, такой фортель Помпония выкидывает не первый раз. При этом без выпендрежа взяла деньги, оставленные мужем, несмотря на то, что с ней не считаются. На мой вопрос, почему не разведется, Квинт Туллий Цицерон ответил, что пришлось бы возвращать приданое, которое Помпония промотала в первые годы после свадьбы, а таких денег у него сейчас нет, потому что, благодаря жене-мотовке, не успевает накопить.
Утром мы караваном из шести арб и почти полусотни всадников, среди которых были сыновья Цицеронов, два довольно наглых, скандальных юноши, полные противоположности своих отцов, отправились по замысловатой траектории в Бриндизиум. Двигались неторопливо, делая километров двадцать пять в день. Часть пути проходила по Аппиевой дороге. Она считается царицей дорог из-за своей важности. По ней в Рим поступают товары из Греции, Азии, Египта, которые выгружаются в Бриндизиуме, расположенном на западном берегу пролива Отранто — самом узком месте Адриатического моря. На Балканском полуострове у нее есть продолжении — Эгнатиева дорога, идущая до Фессалоник. Аппиева вымощена большими камнями, так что износа ей не будет. В чем я мог убедиться в начале третьего тысячелетия новой эры. Сейчас по обе стороны дороги стоят статуи, памятники, фамильные склепы. У римлян считается большой честью быть захороненным возле дороги, чтобы путники могли полюбоваться их усыпальницей. Как будто покойникам это важно. Все
По пути мы все по очереди должны были развлекать проконсула Марка Туллия Цицерона. Не трудно было догадаться, что новая должность ему в тягость, что в гробу он видел эту Киликию и любое другое место за исключением Рима, поэтому в нашу обязанность входило всякими способами отвлекать его от грустных мыслей. Кстати, брюзгой и нытиком он был, может, и не таким отчаянным, как младший брат, но то, что они родственники, заметно было и по характерам. Несколько раз и мне пришлось послушать его длинные речи. Они были не такими красивыми, как я изучал позже. Грубо говоря, он страдал словесным поносом. Видимо, редактора изрядно поработают над шлифовкой его речей, трактатов и писем. Говорили мы с ним по большей части о греческих философах. Он с удивлением обнаружил, что я знаком с их трудами лучше многих образованных римлян. При этом я еще немного тупил, чтобы совсем не вогнать его в тоску. Несмотря на то, что в будущем Марка Туллия Цицерона обзовут еще и философом, таковым он не являлся. Разве что назвать философией его образ жизни, как случится с Конфуцием или Кропоткиным. Его можно считать распространителем этой ереси. Если я считал, что философия шляется там, куда пока не добралась наука, то Марк Туллий Цицерон пошел еще дальше, заявив, что все философские течения верны: и ты прав, и он прав, и я прав — вместе стрижем лохов.
Сначала мы свернули на юго-запад и посетили виллу Марка Туллия Цицерона в Формии. Неплохое такое имение рядом с морем. Я еще подумал, что с удовольствием купил бы его, если бы хватило денег. Оттуда отправились вдоль берега моря в Кумы, расположенные неподалеку от Неаполя, где проконсул встретился со своими друзьями-приятелями, отдыхавшими там на виллах от римской суеты. Затем посетили еще одно его имение неподалеку от Помпеи, пока еще не погребенной под пеплом. После чего отправились на северо-восток в городок Беневент. Вернувшись на Аппиеву дорогу, добрались до Тарента, будущего Таранто, где проторчали три дня, потому что Марк Туллий Цицерон перетирал вопросы с Гнеем Помпеем, на данный момент неофициальным диктатором Римской республики. Наконец, еще через три дня, двадцать четвертого мая, наш обоз добрался до Бриндизиума.
Здесь мы застряли надолго. Якобы ждали приезд легата Гая Помптина, о котором отзывались, как о толковом командире. Видимо, проконсул сомневался в полководческих талантах своего младшего брата. Или ему нужен был любой повод, чтобы оттянуть отъезд к месту службы. Как догадываюсь, Марку Туллию Цицерону не хотелось покидать Апеннинский полуостров, надеялся, что случится невероятное, что в Риме осознают, какая большая потеря его отъезд, и пришлют гонца с приказом вернуться и продолжить развлекать своими речами плебс в судах.
Гонец не прискакал, поэтому мы погрузились на суда и отправились в составе большого каравана в плавание через пролив Отранто, а потом по суше добрались до Афин. Что интересно, ночевали в тех же пунктах, что и много веков назад и много веков вперед. Торговые пути изменяются только при переходе на другой вид транспорта. Пока что ездят на арбах, запряженных волами, которые в, так сказать, экономичном режиме движутся со скоростью километра четыре в час, поэтому и остановки на ночь делают в тех же местах, что и предшественники, где издревле появились поселения, чтобы обслуживать их.
Все состоятельные люди в нашем караване везли с собой серебро. В Косматой Галлии купец Кайден, мечтавший накопить на галеру и заняться морской торговлей, рассказал мне о самом прибыльном сейчас бизнесе — обмене драгоценных металлов. На Апеннинском полуострове и близлежащих регионах было много серебра, поэтому его обменивали на золото по курсу десять-двенадцать к одному, а в Малой Азии, на Ближнем Востоке и в Египте много золота, поэтому серебро там шло в среднем по курсу пять к одному. Оба металла занимали мало места и приносили большую прибыль. Доходнее были разве что торговля пурпуром и благовониями. Я тоже решил навариться, поэтому еще в Кабиллоне обменял на серебро все золото, что у меня было. В тех краях курс был даже выгоднее, чем в Риме, порой доходил до пятнадцати к одному. Сундук с серебром, ставший почти неподъемным, стоял в моей арбе, и кто-нибудь из членов семьи или Гленн, или Бойд, не считая двух собак, привезенных из Галлии, постоянно присматривал за ним.