Гезат
Шрифт:
Я дал команду лучникам присоединяться к штурму и сам сбежал с вала. Через ров перебираться пришлось без лестниц. Впрочем, был он неглубок. Разве что испачкались светло-коричневой пылью, взбираясь на более высокую внешнюю стенку рва. Возле ближней лестницы стояли в очереди два воина. Они сразу пропустили меня, хотя это был тот случай, когда я не торопился. Уже лазил по таким лестницам, все было в порядке, но в подсознание сидела неуверенность в их надежности. Закинув щит за спину, чтобы обе руки были свободны, полез вверх. Перекладины слегка пошатывались. Не сильно, однако сердце постоянно дергалось в предвкушении полета. Наверняка кувыркаться буду до дна рва. Доспехи не спасут от ушибов и переломов, наоборот своей массой увеличат силу удара при падении, если физики не врут. Не хотелось бы на практике проверить придуманные ими законы. Последняя перекладина шаталась сильнее предыдущих. Была она чуть ниже стены между зубцами, поэтому, позабыв о защите, схватился двум руками за дальние их грани, шершавые и холодные, и, быстро протиснувшись боком, спрыгнул
Уже во время прыжка заметил бегущего на меня врага с копьем наперевес. Не знаю, как он появился здесь и ломанулся именно на меня, потому что позади него мои подчиненные возле угловой башни сражались с защитниками крепости, и, наверное, легче было напасть на них сзади. Перемещать щит было поздно, поэтому выхватил саблю и сразу отпрянул вбок, уклонившись от ржавого листовидного наконечника копья. Вроде бы не помешан на бактериях и микробах, но не хочу быть проткнутым ржавой железякой, как будто смерть от отшлифованной будет приятнее. Следующий выпад врага отбил саблей и сразу прыгнул вперед, дотянулся елманью до его правой ключицы. Удар получился слабоватый, однако и защиты была хилой — обычная кожаная куртка. Неглубокая рана все-таки помешала пидениссцу сделать следующий выпад быстро, что дало мне те так нужные доли секунды, чтобы сместиться еще на полшага вперед и располовинить кожаный шлем, напоминающий обрезанный треух, и череп под ним до густых широких черных бровей. Только после этого разглядел лицо человека, который пытался убить меня. Это был мужчина лет под пятьдесят с выпученными карими глазами, длинным толстым носом и коротко подстриженными, топорщащимися, почти полностью седыми усами и бородой. Он, как рыба, выброшенная на берег, захлопал ртом, будто хотел напоследок напиться собственной крови, смешанной с мозгами, которая быстро стекала по лицу, почти не застревая в широких усах. После чего рухнул вправо на край сторожевого хода, неогороженного с внутренней стороны, перекатился и свалился под стену.
Подойдя к краю сторожевого хода, чтобы проследить полет трупа, увидел узкую деревянную лестницу, которая шла вдоль стены и по которой поднимались еще четверо защитников города. Верхняя ступенька лестницы была примерно на полметра ниже стены, поэтому заметил ее, только подойдя ближе. Взяв в левую руку щит, перешел к тому месту, где враги собирались подняться на сторожевой ход. Лестница была узкой даже для одного человека, поднимались по ней левым боком вперед, выставив деревянный прямоугольный щит высотой около метра и опираясь на стену правой рукой, в которой было копье длиной примерно метр восемьдесят, включая короткий, сантиметров десять, листовидный наконечник. Я занял позицию не напротив нее, а сбоку, справа от тех, кто поднимался. Теперь им, приближаясь ко мне, приходилось держать щит над головой и наклоненным вправо, что мешало использовать оружие. Я поставил свой щит перед собой, прикрыв в первую очередь ноги. Тело защищал, наклоняя щит вперед. В таком положении мне не очень удобно было нападать, но и мои враги не могли пройти вперед, пока не избавятся от меня. Сделать это было непросто, даже несмотря на то, что оружие у них было раза в два длиннее моего. Мне спешить некуда, а вот им надо как можно скорее подняться на сторожевой ход и помочь своим. Так и пугали друг друга, пока передний не отклонился слишком резко от моей сабли и не свалился с лестницы. Грохнулся он с таким шумом, будто железный ящик, заполненный наполовину металлическими деталями. Судя по ругани и стонам, которые зазвучали снизу, упал неудачно, скорее всего, что-то сломал. Остальные тут же поумнели и начали опускаться задом наперед, а потом пошли к угловой башне, из которой выбегали другие защитники города, вытесненные моими подчиненными.
В это время ко мне подоспела помощь. Заняв обе угловые башни на восточной стене и оставив там по отряду защищать их, остальные, согласно моей вчерашней инструкции, собрались возле меня. Мы подключились к штурму не для того, чтобы получить по фалере за отвагу. Наша задача — награбить побольше до того, как ворвутся римляне. Нам теперь никто не мешал спуститься по деревянной лестнице в город, что мы и сделали.
Улицы шириной метра три с половиной были каменные. Не вымощенные плитами, а очищенные от верхнего слоя земли и более-менее выровненные. Одноэтажные каменные дома с плоскими крышами тоже каменные, и огорожены заборами, сложенными из камней. Жители, женщины и детвора, завидев нас, прятались во дворах, Мужчины в это время погибали на крепостных стенах от пилумов и гладиусов римлян. Судя по крикам и звону оружия, легионеры уже ворвались в город с южной стороны.
Мы выбрали улицу неподалеку от центра города. Мой отряд разбился на десятки и занял по дому. Мне, Гленну и Бойду достался один дом на троих, с виду самый богатый на этой улице. К тому же, деревянные ворота недавно были покрашены в коричневато-красный цвет, а стены дома подновлены саманом. Такое мог сделать только рачительный хозяин, имеющий лишние деньги, рабочие руки и время. Во дворе слева под навесом стояли на привязи у деревянных яслей, приделанных к стене сарая, верховая лошадь и два мула, а справа в загоне — отара баранов в двадцать шесть голов. В сарае лежали тюки с овечьей шерстью. Для одной семьи, даже очень большой, такого запаса было многовато. То ли владелец дома был купцом, то ли владельцем мастерской по изготовлению шерстяных тканей. В пристройке к дому, которая была рядом с отхожим местом и кошарой, жили рабы — две крепкие девицы лет двадцати
Дом был прямоугольный, разделенный на три комнаты каменными перегородками, которые начинались у дальней длинной стены и не доходили метра полтора до ближней, вдоль которой был сквозной проход. В средней комнате находился очаг купольного типа. В нем еще тлели угольки, и помещение было наполнено ароматом свежеиспеченных лепешек. Дым выходил через отверстие в стене. На деревянных полках, прикрепленных к стене, стояла глиняная посуда, а на колышках, вбитых в нее, висели два больших овальных медных тазика с рукоятками-ушками. Справа от очага стояли низкий овальный стол и шесть деревянных табуреток, а слева у стены — два пифоса, один с мукой, второй с бобами. И того, и другого осталось на дне. На столе в глиняной глубокой миске лежали стопкой плоские пресные лепешки, еще теплые. Вкус у них приятный, но жевать трудно, потому что слишком плотные. У меня с непривычки сразу заболели жевательные мышцы. Семья — старуха, молодая женщина и пятеро детей, три девочки и два мальчика — находилась в комнате слева от входной двери. Они сидели на низкой и широкой кровати, я бы даже сказал, на деревянном помосте, на который положили перину, застеленную шерстяным покрывалом темно-красного цвета с черными полосами, и два валика того же цвета, служившие подушками. Когда мы вошли, старуха и женщина встали, как бы прикрыв собой детей. Обе смотрели в глинобитный пол, тщательно выметенный, словно ждали нас в гости.
— Где хозяин? — спросил я.
После паузы старуха ответила:
— Не знаем. Ушел куда-то по делам. Он нам не говорит.
Обычно горожане защищают ближний к дому участок крепостной стены, так что, наверное, сражается еще или уже валяется под ней с разрубленной головой. Может быть, это он нападал на меня, за что и поплатился. Теперь его жена и дети станут рабами. Такая вот интересная нынче жизнь.
Разграбление города и продажа рабов продолжались три дня. Потом начало сильно вонять тухлятиной, несмотря на то, что температура воздуха опустилась почти до нуля и большую часть трупов собрали и вывезли рабы. Пришлось нам уматывать из теплых домов. Сломали всё, что успели, и всё, что можно, подожгли. Наверняка Пинденисс опять заселят: кто-то вернется из эвакуации в свой дом, кто-то из соседних деревень захватит пустующий. Только вот это будет уже другой город, запомнивший, что с римлянами лучше не связываться.
Пять когорт разместили на зиму в каструме неподалеку от Исса, одну отправили в Эпифаней, а остальные вместе с проконсулом потопали в Тарс. Оттуда было удобнее контролировать всю провинцию Киликия. Я бы предпочел остаться возле Аманоса, чтобы иметь возможность грабить аборигенов, но Квинт Туллий Цицерон приказал следовать за ним. В последнее время он разругался со старшим братом из-за правильного ведения осады, потому что, по его мнению, проконсул оказался никчемным полководцем. В этом он, конечно, был прав, несмотря на то, что и сам не обладал военными талантами, впрочем, как и любыми другими. Наверное, поэтому легат и сам поменял ратные мечты на писательские. Как следствие, ему потребовался настоящий знаток и ценитель литературы вообще и его творчества в частности. Писидийцы были рады этому, потому что по прибытию в Тарс были отпущены по домам до весны. Они славно повоевали и прибарахлились. Пришло время сидеть холодными зимними вечерами с бокалом теплого вина в руке у очага и рассказывать подрастающему поколению о своих ратных подвигах.
Я снял дом в городе. Могу себе позволить пожить в нормальной обстановке. Захват Пинденниса сделал меня немного богаче. Я даже начал подумывать, а не остаться ли здесь на постоянное жительство? Городок уютный, погода здесь хорошая. Летом дуют с гор холодные ветра, сбивающие жару, а зимой горы прикрывают от северной стужи. На этой же улице сняли на двоих дом похуже Гленн и Бойд. Точнее, на четверых. Гленн как повез крестьянку, которую мы отбили у араба, так до сих пор и возит ее, а Бойд в Пинденнисе приглядел пленницу и обменял ее на мула, доставшегося ему при разделе трофеев. Как по мне, невыгодно менять мула на мулицу, но у меня, в отличие от полугерманца, есть, на ком тратить сексуальную энергию.
В конце января Марк Туллий Цицерон уехал в Лаодикею, оставив младшего брата за старшего в Киликии. Жил Квинт Туллий Цицерон в Тарсе в доме богатого виноторговца. Тот тоже кропал стишата и иногда присоединялся к нашим литературным посиделкам. В поэзии он разбирался так же хорошо, как в винах, но, приученный льстить правителям, никогда не говорил правду, хвалил все подряд, из-за чего быстро потерял расположение легата.
Как ни странно, оба Цицерона были почти не восприимчивы к азиатской лести. Выросшие в республике, они, вопреки полученной неограниченной власти, так и остались представителями нации крестьян, пусть и разбогатевшей стремительно. Простота и неприхотливость, перешедшая к ним от предков, все еще удерживала свои позиции среди выросших в провинции, каковыми являлись братья. Чего не скажешь о многих жителях столицы. Те уже стремительно перенимали мораль и поведение подданных самых разных самодержцев, как это в свое время сделали разбогатевшие греки. Видимо, есть связь между богатством страны и формой правления. Как я уже мог наблюдать, при монархии состоятельным людям легче защищать награбленное от ненасытной голытьбы, бездельников и неудачников, мечтающих экспроприировать экспроприаторов.