Глубокое течение
Шрифт:
— Чудес, Люба, не бывает.
— Не бывает, — согласилась девушка, ее похудевшее лицо стало грустным, озабоченным, и она, вздохнув, спросила: — Я глупая, правда? Меня, наверно, и в партизаны не возьмут.
Мысль о партизанах не оставляла ее после смерти матери ни на минуту, и она ждала только прихода Женьки Лубяна. Каждый день она навещала его семью, которая жила напротив, через улицу, надеясь что-нибудь выведать у них о Женьке. Но Лубяниха, старая бабка, и даже дети — сестра и брат Женьки — подозрительно относились к таким расспросам и всячески ругали своего «непутевого хлопца», который даже заглянуть домой
После завтрака староста позвал Карпа работать — ремонтировать мост через реку.
Татьяна принялась купать Виктора. Ребенок весело плескался в корыте и смеялся. Татьяна видела теперь, что он значительно старше, чем она сказала. Несколько дней тому назад, ползая по полу, он неожиданно поднялся, ухватившись за ножку стола, и пошел к окну. Вскоре мальчик уже легко переходил через всю хату. Татьяне было радостно от этого, но ее постоянно тревожили насмешливые взгляды мачехи. Пелагея в последнее время редко разговаривала с ней, а чаще — как-то таинственно и зло усмехалась. Эти усмешки раздражали и беспокоили Татьяну. Ее враждебные чувства к мачехе все росли. Она понимала, что это нехорошо, ее мучила совесть, но побороть свои чувства не могла.
Люба тоже не любила Пелагею. Но Пелагея относилась к ней подчеркнуто приветливо. Татьяна сразу разгадала намерения хитрой мачехи: та хотела прибрать к своим рукам Любино хозяйство. Это еще больше настроило девушку против мачехи. «Такой умный человек, а какую глупость сделал!» — часто думала она об отце.
…Искупав мальчика, Татьяна залезла с ним на печку.
Люба читала какую-то книгу. Книги были ее единственным спасением: читая, она забывала о своем горе.
Пелагея оделась, повязала хороший платок и наказала девчатам:
— Глядите тут в оба. Я к сестре пойду. (Сестра ее жила в соседней деревне.)
Люба подула ей вдогонку и помахала рукой.
— Скатертью дорога! Сами знаем, как глядеть! — Она быстро забралась на печь и обняла Таню.
— Тоска какая, Танюша! И так тяжко мне, если б ты знала! — тихо сказала она. — Скорей бы Женька пришел. Где он?
Татьяна сильней прижала сестру к себе и промолчала.
— Давай пойдем к ним, Таня.
— Куда? — не поняла Татьяна.
— К партизанам.
— А Витю?
— И Витю с собой возьмем.
— Глупая ты, Люба. Кто же нас возьмет с ним? Да нас и так не возьмут… Что мы там делать будем?
— Санитарками будем. Учили же нас в школе.
— Боюсь, не сумею, — нерешительно ответила Татьяна.
Люба разозлилась:
— Ты всего боишься… Трусиха! И ничего ты не видишь, ничто тебя не волнует. Люди гибнут, а ты дальше своего носа не видишь. Дождешься, пока немцы придут и убьют тебя и Витю, как маму, — она расплакалась.
С большим трудом Татьяна успокоила ее. Они еще немного поговорили, потом обе одновременно незаметно уснули, измученные бессонной ночью.
Разбудили их выстрелы. Стреляли с двух концов деревни. Татьяна испугалась, схватила Витю и начала кутать его в одеяло.
Люба подбежала к окну и вдруг радостно закричала:
— Таня! Танюшенька! Наши! Милая моя! Посмотри, как удирают полицаи!
По улице на самом деле бежали двое незнакомых полицаев и Митька Заяц. Они торопливо завернули в переулок, который выходил к приречным кустам.
— Ату, ату! Собаки! — громко закричала Люба. — Смотри, как зайцы, скачут
Через минуту улицей, грохоча по мерзлой земле, пролетела тройка сытых коней, запряженных в длинную линейку. В ней сидели четыре хлопца со станковым пулеметом.
— Партизаны! — догадалась Люба. — Я побегу.
Татьяна хотела было остановить ее, но не успела и слова сказать. Люба в одно мгновение натянула сапоги и в одном платье выскочила на улицу.
Около речки завязалась перестрелка. Потом все сразу затихло. И тогда из хат на улицу высыпали люди. Все они — от мала до велика — смело шли в сторону школы, словно кто-то оповестил их, что нужно собраться именно там. Татьяна увидела эту толпу, быстро оделась, взяла Витю и тоже вышла. По дороге она встретила отца.
— А я боялся, как бы у вас чего не стряслось. Стреляли тут… Ну, идем скорей. Партизаны приехали, — взволнованно говорил Карп дочери. — Молодцы! Сила! И знаешь, кто командует ими? — таинственным шепотом сообщил он. — Секретарь райкома… Лесницкий, Павел Степанович. Помнишь, к нам часто заезжал?
Возле школы собралась уже вся деревня. Люди плотно окружили партизанские подводы. Одна из них служила трибуной. На ней стоял Лесницкий, в своей старой желтой кожанке, с знакомой всем открытой улыбкой, — как и в те дни, когда приезжал к ним на колхозные сходы и выступал на них. Люди отвечали ему такими же искренними, счастливыми улыбками. И только автомат на груди секретаря райкома и пулемет на подводе, у его ног, напоминали о времени и обстоятельствах. Когда подошли Карп и Татьяна, секретарь райкома уже говорил:
— Сегодня в Москве, на Красной площади, был парад. Товарищ Сталин выступал с речью. Наш вождь уверенно заявил, что скоро придет время, когда немецкая армия покатится назад. Каждый метр нашей земли горит под ногами ненавистных захватчиков. Тысячи советских людей взяли в руки оружие и поднялись на святую борьбу против гитлеровцев в их тылу. Партизанские силы растут с каждым днем. Мы не дадим жить фашистам. Они пожнут то, что посеяли. За наши города и села, сожженные ими, за смерть наших детей, за глумление и издевательства над народом мы будем мстить врагу жестоко, беспощадно и неустанно. Это наша клятва. Но партизанам должен помогать каждый честный советский человек, каждый, кто дорожит родной советской властью, каждый, кто ждет возвращения своих отцов и сыновей. Не давайте врагу ни килограмма зерна, сала, картошки, ни литра молока. Прячьте все, колите скот. Помогайте партизанам! Пополняйте наши ряды! Не верьте вракам фашистских выродков и их холуев — полицаев и старост. Это предатели и подлецы! По каждому из них плачет веревка. И они не минуют ее, не уйдут от кары, как не ушли от наших пуль вон те, — секретарь кивнул головой на крыльцо школы, на котором лежали два убитых полицейских.
Он говорил еще несколько минут — коротко, просто, сурово. Крестьяне слушали, затаив дыхание. На глазах женщин блестели слезы радости и волнения. Незаметно смахивал слезу и кое-кто из стариков.
Татьяна не сводила глаз с Лесницкого. В ней росло восхищение этим мужественным человеком. «Вот они какие! Вот что делают они, настоящие советские люди!.. А я? Что сделала для победы я, советская учительница?..» — думала Татьяна, и ей становилось стыдно за последние четыре месяца своей жизни.