Глубынь-городок. Заноза
Шрифт:
Он умел слушать.
Район делился на Сердоболь-городской и Сердоболь-сельский.
Деревенские гаребжане были поскрытнее. Он еще мало понимал их. Термин “стирание граней”, такой
обыденный на семинарах, оказался совсем не простым на доле. И все-таки они стирались, эти грани! Как
написал местный поэт:
Бедняга-лектор на собранье
В метельном пляшущем чаду
С докладом о стиранье граней
Сюда приедет раз в году.
И, сняв пальтишко, греясь чаем,
Ведя ленивый разговор,
Он с удивленьем замечает,
Как много сделано с тех пор!
Павел познакомился и подружился с парнишкой — электриком из пригородной МТС. Тот стал забегать.
Входя в кабинет, он прямо от порога принимался говорить быстро, шумно, захлебываясь. Впечатления дня
распирали его; он не всегда мог объяснить, что именно взволновало его сегодня, и рассказывал целую историю,
в которой уже сам Павел находил зерно, терпеливо объяснял, почему именно это — главное. Павел вел беседу
серьезно, заинтересованно, как равный с равным. Парень слушал сосредоточенно, потом вспыхивал, смотрел
благодарно: да, это так! Каждый раз он уходил обогащенным, Павел знал это. “Ну что ж, — думал он в такие
минуты, — я не написал свою диссертацию о наглядной агитации, но агитировать, кажется, учусь”.
В одном из номеров газеты было объявлено, что редакция созывает первое совещание рабселькоров.
Однако в назначенный час пришло всего человек пятнадцать, больше пожилых, с сединой. Они уселись
чинно и приготовились слушать. Один приложил ладонь к уху. Скучающий Расцветаев иронически поглядывал
на редактора.
Павел встал и начал говорить негромко, вглядываясь в каждого.
— Мы собрали вас тут впервые и, сознаюсь, побаивались: какой выйдет разговор? Ведь лицо газеты
определяется во многом вами. Попробуем же теперь держаться крепче друг друга. Наша газета часто
занималась лишь тем, что поучала; модное словцо создавало видимость эрудиции. — Он виновато развел
руками, цитируя наизусть: — “Замечательные травы нынче! Надо только комплексно вести все работы —
косить, воротить, подгребать, копнить да стоговать!” За тысячу лет, думаю, знали такой порядок!
Его слушали молча. Никто не переменил положения. Павел продолжал:
— Мы встречаемся с вами раз в году, в День печати, в городском клубе. Но ведь этого же мало! Вы ближе
стоите к производству, вам многое видней. Я хочу, чтобы вы четко уяснили себе: это ваша газета, ваша! Газета
города Сердоболя. О чем нам и радеть, о чем писать, как не о том клочке земли, где мы живем с вами? И не
только писать. Газета должна стать организатором. Мы уже пробовали, а теперь станем делать так постоянно:
пришло письмо в редакцию, значит пойдем с ним на предприятие, в колхоз. Обсудим не только с
администрацией, а соберем весь коллектив, чтобы люди знали, какой вопрос стоит, как он решается. Своим
вступительным словом я хотел подтолкнуть вашу мысль, открыть ворота вашим выступлениям.
Павел сел, переводя дух. Эта короткая речь взволновала его: ведь она означала многое. Люди, сидевшие
перед ним, — захотят ли они помочь?
Всегда есть тягостный момент молчания, наступающий вслед за последним словом оратора. Что не
передумает он в этом провале тишины! Неужели нить взаимного понимания порвана и все пошло насмарку?..
Первым отозвался электрик из МТС. Он поднялся, неловко грохнул стулом, но, оглядев малочисленность
собрания, снова сел.
По обыкновению он начал издалека. Недавно к ним поступила новая работница, десятиклассница, и в
первый же день безнадежно запуталась в инструментах. Все изучала в школе: физику, химию, а тут встала в
тупик перед простым паяльником. Смешно? Конечно. Тем более что вокруг народ прямой, на язык быстрый. Но
повернулось иначе: чуть не все пришли ей на помощь. Семья у нее: трое братьев и сестер. Младшие учатся в
ремесленном училище и в школе. Мать воспитала их одна.
— А мы вот этого не видим, — кончил он неожиданно, но все поняли!
— Вы приглашаете нас помочь, а нам нужна подчас и защита, — взяв слово следующим, сказал работник
финансового отдела, мимоходом заглядывая в бумажку с тезисами. Павел и его знавал, по райисполкому. —
Иногда критикуешь, а тебя с издевкой спрашивают: “Ну, сколько заработал на этом, какой гонорар?” Так обидно
становится. Расстроишься: не стану больше писать. Я ведь не ради денег. Поэтому и говорю: надо морально
поддерживать рабкоров тоже. Мы, конечно, не писатели, но с тропинки рабкоров выходили в настоящие
писатели; разговор с нами должен быть, кроме всего прочего, литературный. Мы здесь собрались как бы
случайные люди: иногда пишем, иногда нет. Но одно у нас общее: болит душа за Сердоболь! Вот я иногда
думаю: пройду мимо, ведь в мои служебные обязанности это не входит. И в самом деле, прохожу несколько
шагов, а потом возвращаюсь! Разве я работаю только для начальника своего отдела? Только ему отчитываюсь?!
Вот в Лузятне живут рыбаки, а рыбы у них в сельпо нет, хотя у тех же рыбаков она гниет. Но в магазин почему-
то не принимают. Сказали, что меры примут, а я узнал стороной: просто магазин на учет закрыли! Да если