Глубынь-городок. Заноза
Шрифт:
старался уклониться от взгляда собеседника.
— А вы впечатлительный человек, — сказал тот. — У вас у самого трагедий еще не случалось? А
впрочем, что такое трагедия? Сегодня трагедия, Ромео и Джульетта, а останься человек жив — и готов
собачиться со своей Джульеттой из-за медной полушки.
— Все люди есть люди, — рассеянно пробормотал Павел.
— И это довольно скоропортящийся продукт, — саркастически ввернул косой.
Павел начал было расплачиваться, но вдруг остановился.
— Послушайте, — сказал он, — я ведь новичок в газете. Черт знает, с чего начинать!
Лицо Покрывайло, сильно побледневшее за вечер и еще более похожее на сырую картофелину,
затряслось в беззвучном смехе. Он бесцеремонно рассматривал своего собеседника: у того были прямые черные
волосы южанина — маслянистые, густые, открывающие смуглый широкий лоб. Даже когда Павел сидел вот
так, согнувшись, видно было, как он высок ростом. Хороши были у него глаза и брови. Глаза на ярком
солнечном свете казались, наверно, зелеными, но на самом деле они светло-карие, табачного цвета. А брови
широкие, ломающиеся посредине, черные, мягкие, как полоски бархата.
— Не обижайтесь, — сказал наконец Покрывайло. — Я просто рад. Все эти вечера я наблюдаю за вами и
вижу, как вас грызет забота и беспомощность. Но я не верил, что вы осмелитесь заговорить об этом вслух. Ведь
тут нужно мужество. Люди сидят не на своем месте, и вся их энергия уходит на то, чтоб скрыть это от
посторонних. А вы прямо сказали: ни черта не понимаю. Из вас будет толк!
— Сомнительный комплимент, — вздохнул Павел. — Но, ей-богу, я бы многое сейчас отдал, чтоб…
— Не расстраивайтесь. Будем считать, что я ваш конек-горбунок. Эта службишка не в службу… Только
примите совет конька-горбунка с самого начала: работайте на средних скоростях.
— Что это значит?
— Сейчас объясню. По-моему, каждый человек должен начинать жизнь не с того, чтобы подгонять ее под
какой-то чужой идеал, пусть даже прекрасный, а разобраться в самом себе: что ты хочешь и что ты можешь? А
также чего не можешь, чтобы не терзаться и не насиловать себя понапрасну, но построить свою жизнь наиболее
разумно, полезно для общества и для себя самого. Мелкая, бескрылая философия? Нет, дорогой. Не будьте
ханжой и вдумайтесь внимательно. Ведь из машины в сто лошадиных сил не выжать двести? Даже Чкалов
мечтал облететь “вокруг шарика” отнюдь не на современных ему самолетах. Так вот, мы с вами, уважаемый,
средние моторы, мы не можем давать космических скоростей, но я не понимаю, почему это должно унижать
нас. Наоборот, я, честный средний моторчик, требую, чтоб меня не перегружали и чтоб автоинспекция
неусыпно следила за моим рабочим режимом, так как это обоюдно выгодно и мне и государству. А ведь вы
снова хотите подняться и уйти! — сказал внезапно он совсем другим тоном. — Ну, прошу вас, не надо. Я ведь и
в самом деле могу быть вам полезным.
— Почему вы ушли из районной газеты? — в упор спросил Павел.
Покрывайло закосил сильнее.
— Не сошлись с Синекаевым в определении скоростей?
— А, вы уже слышали про Синекаева? Ведь его сейчас нет в Сердоболе. Нет, это было до Синекаева, при
прежнем руководстве. Синекаев только скрепил решение своей державной печатью. А прежнее руководство…
Ну как вам сказать… опять целая история. Видите ли, иногда “кампании” становятся той волной, на которой
особенно легко построить карьеру и разделаться с неугодными. Синекаев здесь недавно, года полтора. Гладилин
тоже сидел на другом месте. А был у нас вторым секретарем — первым по значению — инженер-тепловик,
серьезной квалификации и прирожденного организаторского таланта человек. Самое правильное было бы
сделать его первым. “Первый” же, тоже очень неглупый, знал это и в принципе даже не возражал, если б в
другой район, не в Сердоболе. Но еще вопрос, захочет ли парторганизация отпускать такого нужного, полезного
городу человека? Не возникнет ли у кого, естественно, мысль: его-то оставить здесь первой головой, а
“первого”, хоть и тем же чином, но в другое место (без него, мол, легко обойдемся). И вот, чтобы этот разговор
не поднялся на конференции, даже на пленуме райкома, “первый” поспешил: только кликнули клич — кадры в
деревню! — он, ни с кем не посоветовавшись, на очередном заседании бухнул с дрожью в голосе, будто от
сердца отрывает, с горящими воодушевлением глазами: “А мы, райком (думаю, товарищи согласятся?), отдадим
лучшего из лучших, нашего дорогого товарища Кедрова!” И все это было обставлено таким гроханьем медных
тарелок, что возражать никому не удалось. И вот поехал человек в МТС, теряя свое истинное поприще:
партийного руководителя больших масштабов.
— Мне не кажется это столь трагичным. Ну, к делу: а при чем же тут вы?
— Ни при чем. Если не считать внутреннего, что ли, конфликта.
— Значит, вы одни пробовали отстоять свою точку зрения?
— Ничего подобного. Я не борец. Даже не военнообязанный. Никогда не держал в руках автомата. Я
просто учинил небольшое хулиганство в знак своего бессловесного протеста. Видите ли, наш “первый” очень