Глубынь-городок. Заноза
Шрифт:
свитерок под пиджаком. Он быстроног, голова на тонкой мальчишеской шее летает во все стороны, уши торчат,
как у школьника. Его часто звали к телефону, он выходил, но, возвращаясь, прямо от дверей включался в бой.
Гладилин, второй секретарь райкома, охотно уступил ему бразды правления, и собрание часто превращалось в
один страстный диалог, когда Барабанов нападал, а очередной председатель колхоза оборонялся.
— А это уже художественный свист! — сказал Барабанов. — На десятое у вас оставалось восемь
гектаров, а на шестнадцатое девять. Кто же тут свистит? Для пленума, что ли, специально? Все не научимся
работать без очковтирательства.
Из зала покаянно и укоризненно отозвалось сразу несколько голосов: “И раньше ведь свистели!”
— Что это за термин у вас в районе? — опять спросил шепотом Павел своего соседа.
Тот молча усмехнулся.
— Свистеть — значит набавлять цифры?
— Вот именно.
Павел пристальнее оглядел его самого. Соседу едва перевалило за тридцать, лоб у него был без единой
морщинки, глаза чуть прищурены, губы плотно сжаты, на коленях лежал высокий картуз с лакированным
утиным козырьком, туманным от непросохшей уличной влаги.
— Вы тоже председатель колхоза? — спросил его Павел.
— Тоже.
— Еще не выступали?
— Нет.
— А будете?
— Зачем?
— Так могут же вызвать.
— Не вызовут, — очень спокойно отозвался тот и вдруг, разом оживившись, забыл о Павле: Барабанов
говорил теперь о льномолотилках, которые можно получить в областном городе, если колхозы сейчас же внесут
деньги, и он назвал сумму.
— Да больше можем дать! — громко сказал сосед Павла, приподнимаясь; флегма окончательно слетела с
него.
Барабанов предложил:
— Может, прямо отсюда и поедешь, Иван Александрович? Накрутишь своих как следует — и поедешь?
Тот не без яда усмехнулся:
— Так ведь товарищ Черемухина не велит теперь из колхоза отлучаться.
И все тоже усмехнулись краешками губ: уж больно интересно получается: то в баню не ходи, а то,
оказывается, можно и в область.
— Ну, это ты, товарищ Гвоздев, без демагогии, — начал было Гладилин, хмурясь, но Черемухина с
заалевшими щеками, отчего вид у нее стал еще более домашний, словно она только что отошла от плиты,
вскочила, обиженно раскидывая крылья пуховой шали.
— А как же вы хотите? Райкому проявлять либерализм? День был солнечный, а председатели, вместо
того чтобы организовать уборку, возглавить, — где они находятся? В городе! Приехали без разрешения райкома
— и что делают? Один коронки на зубы ставит, второй мотоцикл в реке моет. Довольно допускать
распущенность, товарищ Малахаев! — обратилась она к кому-то в зале.
Оттуда, из недр, басом тотчас охотно откликнулись:
— У меня ни одного специалиста, даже счетовода сейчас нет, деньги развожу сам, ведомости сам
составляю. Минуточку, дайте мне сказать. Я вас слушал. Да что председатель — собака?! Ложусь в час, встаю в
пять. Я за Наполеона там, и никто не обращает внимания! Выступать легче всего. Почему я был в городе: в
воскресенье действительно тоже мылся в бане, а в понедельник должен был идти в банк, раз я один за всех.
Черемухина:
— Три дня отсутствовали.
Малахаев:
— Да вы счет до двух знаете?! Я приехал уже вечером в субботу…
— Если б вы не были в колхозе наездником, дачником… — сердясь, частила Черемухина.
— А! Определяйте, как хотите. — Тот махнул рукой.
— Мы слишком много воспитываем вас, товарищ Малахаев, — вмешался Гладилин, поднимая
утомленное, обтянутое серой кожей, почти костяное лицо. — Пора переходить к оргвыводам.
Но Черемухина — простая душа! — вдруг рассудительно сказала:
— Он уже наказан и перенаказан. Надо направить к нему кого-нибудь в помощь, а то что мы ему будем
без конца выговоры давать: ставить уже негде в учетную карточку.
— Это кто Малахаев? — спросил Павел, наклонившись к Гвоздеву.
Гвоздев пренебрежительно дернул плечом.
— Пьянчуга. Ограбил своих колхозников на сто пятьдесят тысяч. Как? Есть у него спелый лен, а он не
молотит. Молотилка стояла, пока он прогуливал эти дни.
Видя, что дело свернуло опять в сторону, на неинтересное, ненужное ему, Гвоздев оглянулся, что-то
соображая.
— Глеб Саввич, — сказал он вполголоса, трогая рукой сидящего впереди человека, того самого, что
отчитывался первым, — будь другом, сделай крюку, заезжай ко мне в колхоз, передай… — И он добавил
несколько хозяйственных распоряжений.
— А ты куда? — полюбопытствовал тот.
— Попытаю счастья, может, молотилку еще захвачу.
Немногословный сосед Павла поднялся и, чуть пригнувшись, но ни от кого не хоронясь, на виду у всего
зала пошел к выходу.
Глеб Саввич тотчас пересел на освободившееся место. По отчеству его можно было назвать только
условно — так он был еще молод и как-то по-мальчишески свеж, этот мешковатый парень, косая сажень в
плечах, с коротким вздернутым носом н веселым взглядом карих глаз, одновременно сонным и хитроватым.
— Ишь, — сказал он с некоторой подковыркой, кивнув на уходящего. — Оперативность! — Но потом
честно добавил: — Конечно, зевать тоже не приходится.
— А ему не влетит? Что, у вас в самом деле есть такое решение: председателям никуда из колхоза не