Глубынь-городок. Заноза
Шрифт:
проходили мимо него за эти годы; он даже не вел глазом в их сторону, пока не явилась эта, единственная.
Явилась тогда, когда он уже подсознательно ждал ее. Люди, которых мы любим, — вехи на нашем пути.
Поэтому прежде всего нечего пенять на счастье: ах, обошло стороной! Оно приходит без зова, но только в том
случае, если мы сами живем в полную меру сил.
Тамара часто спрашивала: “О чем ты думаешь?” Он отвечал: “Ни о чем”. Но это была неправда. Наше
время требует тренированной мысли, способности размышлять постоянно.
Летал уже где-то металлический шарик спутника, продрогший или, наоборот, может быть, согревшийся в
космосе, — любопытный глазок Земли!
“А мы? Не слишком ли мы часто обращаемся только к чувствам людей? — думал дальше Павел. — Вот и
в нашей районной газете пропаганда строится на призывах. Значение слов притупляется поневоле. Но к уму, к
логике читателей мы обращаемся редко. А ведь наше советское общество, каждый его день требуют своего
осмысления. Человек должен ясно видеть собственное место в общем потоке…”
Павел спохватывался при утреннем свете. Но мысли не утомляли, а освежали его. Он уносился далеко от
Тамары, не расставаясь с ней.
И вдруг он начинал улыбаться, глаза его светлели. Он смотрел на заспанную Тамару, чему-то радуясь:
— У тебя в ухе солнце, как зайчики под березами.
Потом придвигался близко, так, что они почти касались ресницами, и спрашивал:
— Ты красивая? А может быть, ты некрасивая?
На его коже тоже сейчас видны были все морщинки и бугорки после бритья.
— Я красивая. Успокойся.
Иногда посредине разговора его охватывало странное, но совершенно отчетливое желание обхватить ее
колени руками и прижаться к ним лицом. Должно быть, это было то же чувство, которое переполняет
преданного пса, когда он добровольно подставляет голову под локоть.
…Так день за днем отступали у обоих эгоизм, кокетство, ревность — все эти шумные и бестолковые
чувства, которые взбадривают и заставляют искриться любовь. Но, потеряв их, она делается только еще богаче.
Она уже не нуждается в защите самолюбия: ей не перед кем хвалиться самопожертвованием. Она отдает все,
что имеет, и верит, что получает столько же: ей некогда считать выручку!
“Может быть, и в самом деле, — думал растроганный Павел, — любовь — это тот заряд мужества,
который мы черпаем друг в друге, чтобы жить дальше?”
Пока не разомкнулись объятия, к людям приходит желанное успокоение. Мир становится тогда
маленьким? Нет, в нем горит свое солнце…
— А может, это только страсть?
Голос звучит почти жалобно. Часто мы говорим “люблю” и не очень верим в это, зная, что сумеем
свернуть на запасный путь, если понадобится. Но все-таки в глубине души каждый чувствует, что существует и
другая любовь, к которой нельзя подготовиться заранее. И, хотя стыдно сознаться в этом вслух, мы потихоньку
надеемся, что она нас минует: куда нам усадить ее? Чем встретить?
Когда же она только наклоняется над нами, сразу заслоняя полсвета, мы твердим друг другу испуганно и
почти безнадежно:
— Может, это только страсть? Может, мы разъедемся и все пройдет?
Но Павел и Тамара отвечали друг другу:
— Поздно. Надо было разбегаться за полгода до того, как встретились.
И вдруг Павел восклицал с горечью:
— Нужен ли я буду тебе такой, как я есть?
— Может быть, и не нужен, — покорно отзывалась она, чувствуя в то же время, как непроизвольным
движением тянется к нему.
— Понимаешь, — опять начинался тот же разговор, — мы очень разные. Я стал бы скоро раздражать
тебя. Ведь так?
— Я тоже об этом думала. Да и обстоятельства против нас…
— Плохо только, что рассуждения и обстоятельства — по одну сторону, а мы с тобой — по другую!
Тогда они брались за руки и начинали хохотать:
— Влюбились, идиоты!
Все это было похоже на солнце во время землетрясения: оно светит, оно греет, а под ногами колеблется
почва. Когда природа сталкивает мужчину и женщину, ей нет дела до окружающего: она хочет, чтобы они
соединились.
— Слушай, а тогда, полтора года назад, нам все время было весело? Не помнишь?
— Нет. Не все время.
И все-таки они еще никогда не прощались с такими радужными надеждами. Только в самую последнюю
минуту сердца сжались: опять расставаться? Надолго? Когда и как это кончится?!
Подошел в грохоте поезд. Безмолвные молнии рвались на небе. Платформа наполнилась суетой, все
сновало, вспыхивало, шумело, трубным голосом закричала электричка. Тамара шла медленно за вагоном, на
подножке которого стоял Павел. Вдруг он соскочил — поцеловать ее в последний раз. Она же только повторяла:
“Скорей, скорей”.
Поезд ушел. Рельсы сразу стали тихими. Опустела платформа, словно ее вымели. Молнии по-прежнему
полосовали небо. Тамара ушла далеко за станцию, поднялась по косогору. И почему-то первый раз со времен
детства она заметила посреди тропинки подорожники. Те самые подорожники, которые одни только и врачевали
все наши порезы, нарывы, прикладывались к каждой ранке, вытягивали гной и смягчали воспаление.