Глубынь-городок. Заноза
Шрифт:
сказал — вот так, просто, без всяких прикрас, сказал вам, что люблю…
Сердце всегда решительнее любого опыта. Оно способно разом отвергнуть старое и отважно вступить на
новый путь. А уж потом пусть разбираются, как это произошло!
Те нерастраченные и сбереженные Антониной с пионерских лет чувства — ее стремление к прямоте,
верности, а главное, к счастливому ощущению своей нужности другим людям — вдруг как-то удивительно
собрались воедино в ее сердце и всей силой направились на одного человека.
Он стоял перед ней, уронив руки, словно был потрясен, как и она, тем неожиданным счастьем, которое
обрушилось на них обоих.
— Милая! — проговорил Якушонок, дотронувшись до ее руки. И повторил, казалось, одним дыханием:
— Моя милая!..
Она не видела его лица, но ничего не было в нем скрытого для нее сейчас. Она не сделала движения
навстречу, но и не отстранилась. Они были почти одного роста, и, медленно наклоняя голову, Якушонок
коснулся лбом ее лба. Так они простояли несколько секунд, с огромной силой ощущая свою неотторжимость
друг от друга.
— Вот мой дом, — сказала Антонина, когда дыхание к ним возвратилось и они разжали объятия…
Якушонок взял ее за руку и повел дальше, в открытое поле. Они шли, не говоря ни слова, раскачивая
сомкнутыми руками и крепко держась друг за друга.
— Ты устала?
— Нет.
И они шли дальше.
Антонина сказала первая:
— Уже, наверно, поздно. А тебе завтра работать.
Они остановились, и, осветив спичкой циферблат, Якушонок посмотрел на часы, опять коснувшись лбом
ее лба. Волосы ее стали сыроваты от ночного тумана.
— Ты устала?
— Да.
Он сбросил пиджак и постелил его у края дороги, сгибая высокие стебли трав.
Антонина доверчиво опустилась на землю, и Якушонок тоже сел рядом с ней, положив голову на ее
колени.
Она гладила его лоб и продевала палец в золотые пушистые колечки…
Значит, это и есть счастье? Значит, это и есть ее любовь?
Она вглядывалась в него почти с удивлением. Хотя в то же время ей казалось, что она знает его
бесконечно давно — всю жизнь. Его лицо было запрокинуто, по небу плыли беловатые рассветные облачка.
— Нам пора, — сказала Антонина после долгого молчания.
Но они не уходили.
У каждой любви есть тихие часы полного понимания и проникновения. Это был их тихий час. Прошлого
уже не существовало. Перед ними лежало только будущее. Стало совсем светло, а они еще сидели.
Антонина поднялась первая. Якушонок, прижавшись щекой к её платью, смотрел на неё снизу вверх
сияющими глазами. Было что-то необычайно трогательное и покоряющее в этой смиренной позе большого и
сильного мужчины.
“Пусть меня накажет бог, если я отступлюсь от него или сделаю его несчастным!” — подумала она вдруг
сурово, как бы дала клятву.
И, ощутив себя старшей, хозяйкой двух жизней, Антонина одним движением руки подняла его от своих
ног и повела обратно в спящий Городок, повитый утренним дыханием Глубыни…
2
Трудный день выпал на долю Якушонка и Антонины после их первого счастливого рассвета!
Остаток ночи Якушонок не сомкнул глаз. В восемь он уже был в райисполкоме и только жалел, что не
мог прийти сюда еще раньше.
Нервное возбуждение не покидало его. Ему хотелось беспрестанно двигаться, говорить, смеяться.
“Внутри у него что-то пело, и он иногда озирался в счастливом смущенье: не слышат ли этого и другие?
На губах его все время звучало одно имя: Антонина! Он не мог от него избавиться, как не мог и побороть
искушения произнести его вслух.
И действительно, первому же вошедшему к нему в кабинет человеку он к делу или не к делу три раза
подряд упомянул про доктора Лукашевич.
Услышав имя Антонины, Черненко (это был он) внутренне передернулся и насторожился, слишком живо
помня свое неудачное сватовство.
Прошлой зимой, разъезжая по району, он завернул в Лучесы. Деревня стояла на пригорке — так, чтоб
талые воды не заливали изб, — и в темные ночи далека был виден ровный, немигающий огонек больничного
окна.
“Кидался он путнику в очи, манил он на отдых ночной”, — продекламировал Черненко, входя весь
засыпанный снегом. Антонина Андреевна встретила его у порога.
— Говорите шепотом, — сказала она, — больные уже спят. В чем дело?
Черненко невольно подумал, что никогда не видел у нее накрашенных губ, не слышал, чтоб она громко
смеялась, привлекая чье-нибудь внимание, и даже и сущности не знает, кто бы ей мог понравиться. Из анкетных
данных он извлек только год рождения и то, что ни у нее, ни у ее семьи не было никаких порочащих пунктов.
(Нет, Черненко не пренебрегал такими сведениями, он не мог портить биографию необдуманной женитьбой.)
— Не сердитесь, Антонина Андреевна, — сказал Черненко, невольно понижая голос. — Меня застала
непогода, бензин кончился, неужели вы откажете мне в приюте?
На случай такой непредвиденной остановки у него были припасены бутылка вина, плитка шоколада,
несколько апельсинов. Кроме того, он хотел узнать у хозяйки дома, какие цвета больше всего ей к лицу. На базу
присылают неплохие отрезы.
Антонина несколько секунд смотрела на него молча, словно раздумывая. Потом ушла ненадолго и