Глубынь-городок. Заноза
Шрифт:
Детей у меня нет!”
— А вот кончила вместе с ним курсы девушка Валя, так мы поставили ее звеньевой по льну!
Федор Адрианович, ослепленный светом керосиновой лампы, которая стояла перед самым его лицом,
напрасно щурился, вглядываясь в темноту.
— Валя, сядьте поближе, — попросил он.
Валя застенчиво подошла, опустилась на скамью рядом с Володей. У нее было детское скромное личико
и светлые глаза в пушистых золотых ресницах.
— Ну, посмотри-ка на нее, Володя, — сказал Ключарев, невольно любуясь ими обоими, — чем она тебя
лучше? Вместе росли, вместе учились, а работаете по-разному. Слышишь, как ее хвалят? Ведь ей и на душе
хорошо от этого!
Он помолчал, вглядываясь в паренька доброжелательным, отцовским взглядом.
— Ты человек, конечно, не пропащий. После уборки приезжай ко мне в Городок, прямо в райком партии.
Поговорим. Давай-ка, брат, и Вале, и председателю и всем докажем, что ты не такой, как они о тебе думают!
Володя молчал.
Вдруг Ключарев лукаво обернулся Валюшицкому:
— А ведь ему просто нравится, что мы его уговариваем.
Валюшицкий дернул плечом.
— Простите, Федор Адрианович, но вы его не знаете. У него никакого самолюбия нет. Так, живет
человек без всякой перспективы! Разболтанный.
Володя, о котором шли все эти разговоры, не шевелился. Ни улыбки, ни тени волнения не промелькнуло
на его лице. А между тем Женя была убеждена, что слушал он внимательно. Подозрительна была что-то эта
нарочитая неподвижность.
— Нет, — сказал Ключарев, — отречься всегда можно, а попробуем все-таки сделать из него настоящего
человека! Сколько ему лет? Семнадцать? Скоро в армию идти, а какой из него воин с таким глупым характером?
Нет, надо ему помочь, ребята.
Потом Ключарев заговорил совсем о другом: о том, кто сколько заработал трудодней на уборке. Даже
Валюшицкий признал: был такой случай — занижал один бригадир выработку.
Теперь, когда о Володе забыли, он сидел, неотрывно глядя на Ключарева; его брови хмурились, рот был,
полуоткрыт, словно и он что-то хотел сказать.
— Какой это бригадир! — проговорил Володя, наконец, решительным, но ломким басом. — На поле
никогда не бывает.
Все обернулись и молча удивленно посмотрели на него.
— Нет, на поле-то, конечно, бывает, — мягко отозвался Ключарев.
— Так не обмеряет, кто сколько сработал. Пишет трудодни на глазок, — упрямо, хмуро повторил Володя.
— Вот это может быть. Значит, нужен в бригаду хороший учетчик.
Ключарев сказал это всем, в том числе и Володе, но в первую очередь Валюшицкому. Сказал просто, без
подчеркивания, с уважением к каждому мнению.
— Ладно, ребята, о делах поговорим после, — прервал он вдруг этот разговор.
– А когда у вас было кино?
— Два месяца назад, — пролепетала осмелевшая Валя. — Да и что за кино! Не видно, не слышно.
Движок не в порядке, чи что? А механики целый день по хатам сидят, самогон только пьют.
— Валюшицкий, что же ты смотришь?
— Музыки нет, — зашумели девчонки, — на пилораме работает баянист, так не допросишься… А у нас в
воскресенье вечер…
Федор Адрианович вдруг обернулся к Жене, озорно, молодо, весело сказал:
— Приедем, а?
— Приедем, — невольно повторив эту улыбку, сказала и Женя. — Обязательно. И гармониста привезем!
Из Дворцов они выехали глубокой ночью. Женина голова то и дело сползала на плечо Ключареву.
— Федор Адрианович, — сказала, наконец, она, отважно борясь с дремотой. — Хотите, я вам прочитаю
стихи?
— Ну?
Женя вздохнула и заговорила протяжным голосом, как обыкновенно читают поэты:
В тебе странное сходство с портретом другой.
Тот же замкнутый рот. Но она далеко!
Она тоже была как весной облака,
Когда их пред грозой отражает река.
В них, и в ней, и в тебе — то ли блеск, то ли мгла?
Никогда до конца я понять не могла.
Ключарев молча дослушал до конца.
— Чьи это стихи?
— Мои, — прошептала Женя и густо покраснела.
Ключарев внезапно оживился.
— А ведь похоже, очень похоже!
— На кого? — удивилась Женя.
— Как на кого? — отозвался не менее удивленный Ключарев. — Да на Антонину Андреевну, конечно!
Они оба помолчали.
— А кто же это другая? — спросил, наконец, Федор Адрианович.
— Моя подруга Маруся Прысева, вместе в школе учились. Тоже была красавица, — проговорила Женя
уже совсем сонным голосом.
— Ах, Женечка, — ласково и очень тихо отозвался Ключарев, — ничего-то вы еще не понимаете.
Машина шла покачиваясь. На каком-то ухабе Женина голова подскочила, и Ключарев поспешно
придержал ее рукой. Она дышала в его ладонь горячо и доверчиво, как пригревшийся щенок. Целый мир грез
витал над ее выпуклым, облупившимся от загара лбом. Ключарев сидел неподвижно.
Сын Генка, пятнадцатилетний мальчишка, родился, когда Ключарев и сам-то не достиг Жениного
возраста. Но перед ней лежит еще вся жизнь. Впереди острая, счастливая игра чувств — право выбора и право
раздумий. А у него их никогда уже не будет. Нет горше, непоправимей тех ошибок, которые мы совершаем над
своим сердцем в молодости! Не дождавшись любви, бездумно приняв за нее первую искорку, первое
пробуждение симпатии, как расточительно швыряемся мы порой собственной жизнью, должно быть думая, что
это так и пройдет нам безнаказанно! А потом уверяем себя, что можно прожить век с мало любимым человеком