Глубынь-городок. Заноза
Шрифт:
Когда вошел Якушонок, они подсчитывали, что бы дало на их братицких и большанских полях
применение органо-минеральных удобрений в малых дозах.
— Мы хотели в Городок ехать завтра к Федору Адриановичу с этим вопросом, да вот Николаю пока
отлучиться из Большан нельзя, в горячее-то время, — сказал Любиков со своей обычной медленной и упрямой
улыбкой, которую Якушонок хорошо запомнил после стычки в райисполкоме.
— А вам из Братичей можно? — Якушонок смягчил шутливостью тона иронию, заключенную в его
вопросе.
Однако Любиков не уклонился от тайного смысла реплики.
— Можно, я своему колхозу больше не пастух. Без меня не разбегутся в разные стороны.
После такого короткого прощупывания оба посмотрели друг на друга дружелюбнее, словно уверяясь во
взаимной силе.
В Большанах Якушонок был уже около часа, как вдруг дверь отворилась, и Якушонок вздрогнул.
Вся кровь отлила от его сердца.
— А, Антонина Андреевна, — сказал Снежко. — Поздняя гостья. Здравствуйте, здравствуйте!
Она стояла у дверей, не переступая порога.
— Отправьте меня в Лучесы, Николай Григорьевич. Была у вас на вызове, да вот задержалась…
— Конечно, отправим. Не беспокойтесь. Посидите пока.
Он уже поднялся, чтоб распорядиться, как Якушонок тоже встал.
— Ничего не надо! — отрывисто проговорил он. — У меня же машина. Это десять минут.
Боясь, что она откажется, он, не глядя на нее, пошел к дверям.
Антонина отозвалась не сразу:
— Хорошо.
Они вышли оба одновременно, неловко задевая друг друга плечами, со странно напряженными лицами,
не простившись с председателем.
Снежко проводил их удивленным взглядом.
Любиковская лошадь все еще нетерпеливо постукивала копытами у крыльца. Они обошли ее.
Вся земля была опутана лунной паутиной. Вокруг сверкали и дробились четко видимые, как днем,
травинки, камни, наличники окон, крюк на колодезном журавле. Было тихо и поздно.
Шофер крепко спал в машине, привалившись к кожаной подушке.
— Не надо его будить, — сказала вдруг Антонина и бегло дотронулась до рукава, но так, словно
отстраняла.
Якушонок послушно кивнул и отошел на цыпочках.
— Я сам вас провожу тогда. — Он произнес это шепотом, просительно.
— Километра три напрямик, — неопределенно отозвалась Антонина.
Она пошла по тропинке первая и ступала нетвердо, едва пересиливая в себе желание обернуться, взять
его мягкую теплую ладонь в свои. Как она хранила в памяти короткие миги их рукопожатий!
Лунное море, не расплескиваясь перед ними, все текло и текло по пологим холмам. Уже стали видны
отсюда Лучесы, и бревенчатый дом больницы засиял листовым железом, словно крыша была посыпана первым
снежком.
Не сговариваясь, они все замедляли шаги, пока оба не остановились. Якушонок, почти оглохший от
ударов сердца, непривычно ослабевший, прирос к месту. Его мучило желание прижать ее к себе всею силою
любви и страсти, зажмурившись, найти губами губы, но, даже не глядя ей в лицо, он знал, как строг и сомкнут
сейчас этот рот. Он стоял, потупившись, старательно раскапывая носком ботинка влажную, прелую землю.
— Не уладилось с фондами? — нетвердо спросил он.
— Нет. Как же могло уладиться? Пусть списывают.
Вся ее поза выражала стремление поскорее уйти, она так и замерла на полушаге — но все-таки не
двигалась!
— Любиков сейчас рассказывал очень интересные вещи, — в отчаянье проговорил Якушонок. — Про
органо-минеральные смеси.
Он запнулся горестно, со стыдом, но Антонина неожиданно подхватила этот странный разговор.
— А я раньше не слышала об этом ничего. Может быть, писали, но я пропустила, — торопливо сказала
она.
Сердце его, воскресая, опять забилось с такой силой, что он закинул голову, чтобы набрать хоть немного
воздуха в легкие, и увидел, как поднимаются на небосклон, заступая свою вахту, предрассветные звезды.
Они уже несколько раз прощались, протягивали руки и опускали их, не коснувшись друг друга.
— Когда же вы перевезете семью? — спросила вдруг Антонина напряженным голосом. Что-то
потерянное и злое прозвучало в нем против ее воли.
Он же, целиком поглощенный своей внутренней борьбой, не заметил этого и нехотя пробормотал:
— Так не хотят! Мама к своему дому привыкла, работает. Сестренка подружек бросать жалеет; в шестой
класс перешла. Свою семью пора иметь, Антонина Андреевна!
Озадаченный ее молчанием, он повернулся, вглядываясь в ее лицо, бледное от лунного света, и
показалось оно ему вдруг таким недосягаемым, что он бессильно уронил руки и повернулся, чтобы уйти.
— Митя! — протяжно, глубоко, словно просыпаясь, прозвучал за его спиной голос.
Почти не веря себе, он обернулся.
И то, что мучило их обоих, рассеялось мгновенно. Все показалось им неважным и незначительным перед
лицом той правды, которая открылась им сейчас друг в друге. И теперь, если б встали перед ними настоящие
большие препятствия, они бы побороли их!
Антонина сделала шаг вперед, протягивая руки жестом, полным смирения и раскаяния, ладонями вверх.
Что-то в этом движении тронуло его так сильно, что горячая волна прошла по глазам. Они безмолвно
приникли друг к другу.