Глубынь-городок. Заноза
Шрифт:
Когда вошел Якушонок, они подсчитывали, что бы дало на их братицких и большанских полях
применение органо-минеральных удобрений в малых дозах.
— Мы хотели в Городок ехать завтра к Федору Адриановичу с этим вопросом, да вот Николаю пока
отлучиться из Большан нельзя, в горячее-то время, — сказал Любиков со своей обычной медленной и упрямой
улыбкой, которую Якушонок хорошо запомнил после стычки в райисполкоме.
— А вам из Братичей можно? — Якушонок смягчил
вопросе.
Однако Любиков не уклонился от тайного смысла реплики.
— Можно, я своему колхозу больше не пастух. Без меня не разбегутся в разные стороны.
После такого короткого прощупывания оба посмотрели друг на друга дружелюбнее, словно уверяясь во
взаимной силе.
В Большанах Якушонок был уже около часа, как вдруг дверь отворилась, и Якушонок вздрогнул.
Вся кровь отлила от его сердца.
— А, Антонина Андреевна, — сказал Снежко. — Поздняя гостья. Здравствуйте, здравствуйте!
Она стояла у дверей, не переступая порога.
— Отправьте меня в Лучесы, Николай Григорьевич. Была у вас на вызове, да вот задержалась…
— Конечно, отправим. Не беспокойтесь. Посидите пока.
Он уже поднялся, чтоб распорядиться, как Якушонок тоже встал.
— Ничего не надо! — отрывисто проговорил он. — У меня же машина. Это десять минут.
Боясь, что она откажется, он, не глядя на нее, пошел к дверям.
Антонина отозвалась не сразу:
— Хорошо.
Они вышли оба одновременно, неловко задевая друг друга плечами, со странно напряженными лицами,
не простившись с председателем.
Снежко проводил их удивленным взглядом.
Любиковская лошадь все еще нетерпеливо постукивала копытами у крыльца. Они обошли ее.
Вся земля была опутана лунной паутиной. Вокруг сверкали и дробились четко видимые, как днем,
травинки, камни, наличники окон, крюк на колодезном журавле. Было тихо и поздно.
Шофер крепко спал в машине, привалившись к кожаной подушке.
— Не надо его будить, — сказала вдруг Антонина и бегло дотронулась до рукава, но так, словно
отстраняла.
Якушонок послушно кивнул и отошел на цыпочках.
— Я сам вас провожу тогда. — Он произнес это шепотом, просительно.
— Километра три напрямик, — неопределенно отозвалась Антонина.
Она пошла по тропинке первая и ступала нетвердо, едва пересиливая в себе желание обернуться, взять
его мягкую теплую ладонь в свои. Как она хранила в памяти короткие миги их рукопожатий!
Лунное море, не расплескиваясь перед ними, все текло и текло по пологим холмам. Уже стали видны
отсюда Лучесы, и бревенчатый дом больницы засиял листовым железом, словно крыша была посыпана первым
снежком.
Не
ударов сердца, непривычно ослабевший, прирос к месту. Его мучило желание прижать ее к себе всею силою
любви и страсти, зажмурившись, найти губами губы, но, даже не глядя ей в лицо, он знал, как строг и сомкнут
сейчас этот рот. Он стоял, потупившись, старательно раскапывая носком ботинка влажную, прелую землю.
— Не уладилось с фондами? — нетвердо спросил он.
— Нет. Как же могло уладиться? Пусть списывают.
Вся ее поза выражала стремление поскорее уйти, она так и замерла на полушаге — но все-таки не
двигалась!
— Любиков сейчас рассказывал очень интересные вещи, — в отчаянье проговорил Якушонок. — Про
органо-минеральные смеси.
Он запнулся горестно, со стыдом, но Антонина неожиданно подхватила этот странный разговор.
— А я раньше не слышала об этом ничего. Может быть, писали, но я пропустила, — торопливо сказала
она.
Сердце его, воскресая, опять забилось с такой силой, что он закинул голову, чтобы набрать хоть немного
воздуха в легкие, и увидел, как поднимаются на небосклон, заступая свою вахту, предрассветные звезды.
Они уже несколько раз прощались, протягивали руки и опускали их, не коснувшись друг друга.
— Когда же вы перевезете семью? — спросила вдруг Антонина напряженным голосом. Что-то
потерянное и злое прозвучало в нем против ее воли.
Он же, целиком поглощенный своей внутренней борьбой, не заметил этого и нехотя пробормотал:
— Так не хотят! Мама к своему дому привыкла, работает. Сестренка подружек бросать жалеет; в шестой
класс перешла. Свою семью пора иметь, Антонина Андреевна!
Озадаченный ее молчанием, он повернулся, вглядываясь в ее лицо, бледное от лунного света, и
показалось оно ему вдруг таким недосягаемым, что он бессильно уронил руки и повернулся, чтобы уйти.
— Митя! — протяжно, глубоко, словно просыпаясь, прозвучал за его спиной голос.
Почти не веря себе, он обернулся.
И то, что мучило их обоих, рассеялось мгновенно. Все показалось им неважным и незначительным перед
лицом той правды, которая открылась им сейчас друг в друге. И теперь, если б встали перед ними настоящие
большие препятствия, они бы побороли их!
Антонина сделала шаг вперед, протягивая руки жестом, полным смирения и раскаяния, ладонями вверх.
Что-то в этом движении тронуло его так сильно, что горячая волна прошла по глазам. Они безмолвно
приникли друг к другу.