Глубынь-городок. Заноза
Шрифт:
Снежко постучал карандашом по столу, хмурясь глазами.
— Товарищи, вот Кузьма Блищук со всей семьей просится в Крым.
Головы повернулись в ту сторону, где стоял Блищук.
— По вербовке едешь? — спросили бывшего председателя.
— Нет. Сам. Раньше еще перемерз на фронте, устал, хочу пожить, где тепло.
Он стоял потупившись, перебирая в руках шапку.
Недоброжелательная тишина встала между ним и односельчанами.
— А не вернешься назад? — спросил кто-то.
— Не могу зарекаться, — тихо отозвался тот.
— Помирать приедешь! Родная земля мягче.
Когда уже проголосовали, Блищук с расстроенным лицом поклонился во все стороны, медля уходить.
— Благодарим вам.
— С богом, в дорогу, — бросили ему вслед.
Снежко тоже проводил понурого Блищука глазами.
— А теперь поговорим о вдовах, — скоро и громко сказал он. — Чем им может помочь правление. И о
детях-пастушатах. Это не работа — в школу раз в неделю ходить!
2
Якушонок возвратился в район утром и к вечеру уже поехал в Лучесы.
— Разберись, пожалуйста, Дмитрий Иванович, — попросил его Ключарев. — Что там происходит у
Грома с агрономшей? Шипят друг на друга, как кошки. Было дело, что и Мышняка замордовали. Не знал, куда
своего комбайнера посылать: председатель колхоза велит рожь косить, агроном — тимофеевку. Председатель
комбайн лично провожает на поле, а агроном приходит и уводит его оттуда.
Последние дни стояли очень теплые, словно возвратилось лето. О таком времени говорят: “Зима в летнем
платье”. Вечером рано поднималась полная луна, и свет у нее был тоже теплый, розоватый. Воздух и земля под
босыми ногами — все ласкало, нежило. Ах, с какой силой хочется в такие ночи молодому сердцу счастья!..
Туманное марево возле лунного коржа расплывалось в легкие, как гусиный пух, облачка. Но не было
ветра, чтобы согнать их в тучи, и они стояли неподвижно, не заслоняя звезд.
Лучесы были тихи, не слышно даже лая собак. Окна больницы в сплошной стене сиреней. Кругом все
было багряное и золотое, и только листья сирени по-прежнему сохраняли свой густой летний цвет. Они так и
облетят зелеными…
— Вот в чем дело, Дмитрий Иванович, — сказал Гром, начиная разговор с благородным желанием быть
объективным и выдержанным. — Вы знаете, как нынче обстоит у нас дело с кормами? И так выпасов ни черта,
одни пни да болотные кочки, а тут еще паводок среди лета от этих дождей. Надеялся на первый укос, а он весь
под воду ушел, наковыряли по полстога на гектар. Для меня сейчас отаву тронуть — все равно что собственной
рукой бескормицу скоту на зиму подписать. Если бы мог, на ночь своим бы одеялом ее укрывал: расти ты только
за ради бога! Вот я и верчусь, выхожу из положения, а кроме того, за неделю пастьбы по стерне некоторые
коровы у меня с двадцати шести литров стали давать по сорок шесть. Поэтому я приостановил подъем зяби. Я
бы даже не знал этого: коровы не пригоняются с поля, там их и доят. А тут вдруг идет стадо. “В чем дело?” —
“Да вот, товарищ старшина, молока очень много! Посуды нет”. Я что просил? Пусть хоть две недели попасутся
на стерне! Земля у нас незасоренная, большой беды не будет, прямо вспашем потом, и все. Так нет же, начали
лущение — и опять нет ста литров. Господи! Я за голову схватился: сто литров! Ну, пусть я пень! Пусть ничего
не понимаю, но если даже пень поставили председателем, надо же с ним считаться? Я не могу жертвовать ста
литрами. Я сам в колхозе не покупаю ни кружки, жалею себе, лишь бы больше сдать. А у меня отнимают
молоко!
Агроном — молодая, повязанная модным шарфиком, красивая, с высоко поднятыми волосами, в светло-
шоколадном пальто — драматически всплеснула руками.
— Ах, возьмите вы с меня двести рублей за эти литры!
Она сразу залилась сердитой краской волнения.
Лысоватый толстенький Гром нагнул выпуклый лоб, тоже сердито забегал по сторонам глазами. Друг на
друга они не смотрели, или — только быстрым, косым взглядом.
— Я должна лущить стерню, и я это буду делать. Я не могу поступать вопреки агротехнике.
Якушонок очень ласково сказал:
— А что будет, если ввиду исключительных обстоятельств действительно отказаться кое-где от лущения
в этом году?
Гром подскочил на стуле. Блеснула пластмассовая крышечка от чернильницы, которую он нервно вертел
в руках.
— Вот, вот! Что мне с агротехники? Корм нужен! Нужно молоко!
— Есть рекомендованные сроки. Вы нарушаете весь процесс, — ненавидяще прошипела красивая
агрономша. А вообще-то голос у нее был голубиный, воркующий.
— Если немедленно лущить стерню, мы теряем на молоке! — закричал Гром.
— Но если затянуть лущение, а потом подъем зяби, на будущем урожае потеряем еще больше! Поймите
вы это, упрямый человек! — тоже закричала агрономша.
— Пока будем говорить да спорить, может быть и коровы попасутся и зябь успеем поднять? —
примирительно сказал Якушонок. Хитрая ласковость, как мед, подсластила его голос. — Договоримся так:
отаву действительно не будем трогать, чтобы собрать хотя бы второй покос, а там, где скот на стерне, если поля