Глубынь-городок. Заноза
Шрифт:
“Любимый город другу улыбнется…” — запел сам себе Лобко, не в силах совладать с удовольствием,
которое охватило его при мысли, что скоро в глаза ему сверкнет своей белокаменной школой Городок. Если б не
слабая качка — вверх, вниз, — зеленое стрекозиное крыло самолета, казалось, стояло неподвижно. Похоже
было, что самолет подвешен в воздухе, как елочная игрушка, и его тихонько поколыхивает. Даже звук мотора
смахивал на стрекотанье насекомого.
— Над каким
Тот обернулся, посмотрел из-под ладони.
— Над Озерским.
Солнце осталось позади, самолет шел навстречу облакам, иногда их тень ложилась на крыло, но потом
его опять заливало жидким золотым светом.
В райкоме Ключарева не было.
— Он у Снежко. Ведь Снежко теперь председателем, в Большанах. Вы знаете, наверное, Леонтий
Иванович?
Лобко с сожалением покачал головой: нет, отстал он от жизни, не знал.
Он не захотел дожидаться, а просто пошел навстречу по большанской дороге.
— Что же я, заблужусь тут, что ли? — даже обиделся Лобко. — Мне полезно размяться после сидячей
жизни!
Он шел, и знакомые места вызывали в нем множество воспоминаний.
Часть пути его подвезла трехтонка маслозавода. Он сел в кабину третьим (“Ничего, милиция из-под
елочки не свистнет!”).
— Товарищ Лобко, — сказал шофер, гордясь давним знакомством, — опять работаете у нас в Городке?
— Нет. В командировке, — соврал почему-то Лобко и солидно откашлялся.
— Может, топографические отряды проверяете?
Шофер невольно связывал общепризнанную ученость бывшего секретаря с таинственной работой
топографов, которые бродили сейчас по району.
— Нет, просто жизнь смотрю: как живете, чего вам не хватает.
— И все на машинах?
— Можно пешком, лишь бы командировочные платили!
Они посмеялись.
— Ну, чего же у нас не хватает в районе? — задорно спросил парень с маслозавода, прокопченный на
солнце.
Лобко подумал, сказал серьезно:
— Техники, кадров и культуры.
Парень вскинулся:
— Культуру на первое место поставьте!
Оказывается, он раньше участвовал в драмкружке, а потом все заглохло. Обидно, скучно. Ведь никакие
артисты сюда и раз в три года не доскачут!
— И когда у нашего начальства до этого руки дойдут! — в сердцах сказал парень.
А Лобко подумал: “Э, Федор Адрианович, какой у тебя тут вырастает сердитый и требовательный народ!”
Машина повернула на Лучесы, и Лобко опять остался один.
“Полезно так все-таки походить, — думал он, — давал бы обком своим аппаратчикам пешие
командировки, глядишь, и доклады тогда с прошлогодних списывать не понадобилось бы!”
Солнце опустилось уже совсем низко, и пыль под ногами стала кораллового цвета. Осень
подкрадывалась незаметно, только в тот беззащитный час, когда смолкают все сторожевые псы и ни люди, ни
птицы не охраняют засыпающую землю. Еще не везде убраны поля, еще травы, не ведая горя, растут себе и
растут на месте последних покосов, а ветер нет-нет, да и принесет уже с севера холодное дыхание близких
снегов…
“Победка” заблистала вдали, как звезда первой величины. Она щедро разливала во все стороны широкие
полосы света, и все преобразилось вокруг от этих ровных голубых лучей. Вечерние тени, которые мирно
дремали на теплых лугах, теперь поднялись и выстроились в ряд на границе света, защищая ночь…
Лобко, жмурясь и улыбаясь, встал посреди дороги. Саша посигналил, а потом остановился.
— Леонтий Иванович?! — еще не веря себе, прошептал Ключарев.
Они обнялись.
И вдруг — как это бывает — никуда им не захотелось ехать, никого больше видеть. Саша завернул
машину на скошенный луг и остановился у островерхого стога. Они надергали несколько охапок сена (“Ну,
ничего, потом назад сложим”) и прилегли, с наслаждением вдыхая дурманные запахи трав.
Саша, сообразив, что остановка будет долгой, пошел искать хворост для костра.
— Соскучился я, — сказал Лобко, глядя сквозь очки в спокойное небо.
Земля была темной, сумрачной, а небо все еще играло последними вечерними отблесками. Они
перекатывались, как волны, не угасая.
— Вон первая звезда, — сказал Лобко, ткнув соломинкой в редкое перистое облако, возле которого, как
под материнским крылом, приютилась звездочка. — Серебряная. А если вглядеться, звезды многоцветны,
особенно на темном небе. Мигают, как светофоры: направо, налево. Пожалуй, скоро и мы выйдем на эту дорогу,
на их проезжий шлях. Как думаешь, Федор Адрианович, доживем до этого, хотя бы до полета на луну, а?
В выпуклых стеклах его очков блестело тоже по серебряной точке, словно это были круглые нацеленные
глаза телескопов.
— В сущности, звезды работяги, как и мы, — продолжал Лобко, подгребая сено под бока. — Есть звезда
Антарес, в сто миллионов раз больше Солнца, черт знает какая махина. А есть и целые армии безымянных
небесных камней, вроде нас, грешных. И ведь вот что интересно: другая уже отгорит, скончается как светило, а
мы всё ее видим, лет триста видим: идет звездный луч по вселенной, как и по Земле тянется за человеком
добрая память. Должно быть, это и называется бессмертием… А?