Глубынь-городок. Заноза
Шрифт:
— Эх, надо бы технику подправить! — громко сказал Дмитро Мышняк, входя вместе с Симой.
Хоть он работал в лучесской тракторной бригаде, но делами родных Большан интересовался по-
прежнему. К тому же и Сима была сегодня одна: Василий Емельянович уехал в Городок. Что переживал Дмитро
про себя — это знал только он один да, пожалуй, еще тетка Параска. Но на людях он был весел, спокоен,
гармонь свою выкупил, записался даже в кружок нотной грамоты к Василию Емельяновичу. Сколько ни
приглядывался Дмитро к Морозу с самой придирчивой недоверчивостью, нет, ничего не мог выискать. Игра
велась честно. Да и сам Мороз был парень простой, милый…
Ревниво отплевываясь и досадливо вздыхая, Дмитро все-таки отдавал ему должное. Он тоже хотел быть
честным парнем!
Появление Мышняка в зале встретили добрым шумком.
— Сам бог сельского хозяйства идет, — сказал кто-то.
Ключарев, который проходил в это время между рядами к столу, живо обернулся.
— А, товарищ механизатор! — сказал он с прежними шутливыми интонациями в голосе (Женя с
облегчением услышала их).
— Кстати, я бы на месте Леля машины вам не доверил. А вот так! Посмотрите на свой собственный
велосипед, ведь это ваш стоит у крыльца?
— Так по грязи, товарищ секретарь! Ни дня, ни ночи не имею покоя!
— Я не об этом. Но руль погнут, все скособочилось. Э, если вы свое личное имущество так не бережете,
как же вам доверять государственное?
Мышняк смущенно зачесал в затылке. Кругом засмеялись.
И только потом Женя поняла, как это нужно было перебить, рассеять этим смехом настороженность, с
которой люди собирались сегодня в клуб.
Вопрос о минимуме трудодней — сложный вопрос в деревне. Тут сталкиваются самые различные
интересы. Особенно в тех колхозах, где трудодень не очень дорог. Называют там минимум “мимо”. Выполнил
— и все законы мимо! Низкий минимум дает возможность отсиживаться на колхозной земле и пользоваться
всеми привилегиями колхозника людям нерадивым, занятым личным стяжательством, а попросту —
спекулянтам и лодырям.
— Кто же боится минимума? — сказал Снежко, открывая собрание. — Для тех, кто честно трудится, и
двести трудодней не страшно. Ведь никто у нас с палкой не стоит за человеком, а работать надо, это мы все
знаем. Давайте, товарищи, высказывайте свое мнение.
Шум начался сразу. Посыпались обиды. Прямо глядя в глаза бригадирам, большанцы стали перечислять,
когда, кто, чего недоучел, кто своих жен выгораживал. Вот бригадир садоводов сам два дня возил яблоки, а
трудодни жене потом начислил!
— Конечно, кому есть за чьей спиной сидеть, тому и сто трудодней плохо, а если прожить мне да всей
семье, я в минимум не уложусь.
— Мы должны бороться не за сто семьдесят, а за триста трудодней, — сказал дед Горячка, человек
обстоятельный, — але нормы у нас такие, что робим, робим, а толку чуть. Тридцать возов сена — два трудодня,
и тридцать коп ржи — а их свяжи-ка в снопы, погни спину! — тоже два.
Девчонки и Сима закричали с мест:
— Мы даже не знаем, сколько нам записывают! Придем в правление, счетовод книжки не дает!
— Вот, Федор Адрианович, — наклоняясь к его уху, прошептал Снежко, — видали мое наследство? Что
дисциплина, что порядки. А Блищука уже никто не вспомнит, за все теперь Снежко отвечай.
— Ну и ответишь. Подумаешь, испугался! А почему нормы не пересмотрел, учетчиков не проверил?
Веди, веди собрание-то, не зевай!
— Сима, — сказал Снежко приподымаясь, — наберись терпения, возьмешь слово. А порядок ты сама
знаешь: кроме счетовода есть еще правление колхоза, председатель, есть с кого спрашивать. Продолжайте,
товарищ Горячка.
— За себя скажу, — неторопливо говорил дед. — Стоговал я сено, и засчитали мне семьдесят пять сотых,
а столько и сторож сидя вырабатывает. Значит, отбивается охота.
— Конечно! — насмешливо, не выдержав, ввинтил Антон Семенчук. — Создайте мне такие условия,
чтоб на печи деньги получать, так я работать вовсе не буду!
— Тише! — сказал Снежко. — Во всем разберемся. Поясню вам, женщины. К кому применяются законы
о невыработке? Если у колхозницы маленькие дети, а яслей нет, мы не можем предъявить ей претензии.
Минимум также не для больных, а для тех, кто уклоняется от честной работы.
— С таких и по двести трудодней стребовать мало, — угрюмо сказал большанец, который только что
громко и крепко выругался на какой-то непорядок.
— Передовые колхозы потому и передовые и богатые, — продолжал Снежко, — что у них дисциплина:
без спросу бригадира никто не отлучается ни с сена, ни с уборки. А у нас иногда идешь по Большанам: сидят
женщины у ворот, подростки свиней пасут. А то все уйдут на клюкву, хоть замок на колхоз вешай!
— Ну уж, ты, Григорич… — отозвалось полуобиженно, полусмущенно сразу несколько голосов. —
Увидал там одну бабу… — И покосились на Ключарева: к славе своей большанцы относились ревниво.