Гнёт ее заботы
Шрифт:
Существо зависло теперь выше, примерно в двадцати футах над землей, и его яростно жужжащие крылья туманными золотыми пятнами окружали взирающее вниз лицо. Рот существа был вдребезги разбит о камни, и кровь бежала из него длинной покачивающейся нитью, но оно сумело выдавить одно слово.
– Где?
Рука Кроуфорда все еще была вокруг Джозефины, и он почувствовал, как она втянула в себя воздух, собираясь ответить.
В безрассудной яростной вспышке ревности он отпустил ее и выхватил из кармана пистолет, и лишь когда он взвел курок и нацелил его вверх, в размозженный рот, который она предпочла его собственному, ему пришло в голову, что Полидори нарушил свою неуязвимость, приспособив для своих нужд эту деталь человеческой анатомии.
Кроуфорд спустил курок и за вспышкой взрыва увидел, как змей кувырком полетел вверх, и сквозь отголоски выстрела услышал его крик, пронзительный, словно два тяжелых камня с визгливым скрежетом терлись друг о друга.
Джозефина завопила тоже, столь яростно извиваясь в своих путах, что Кроуфорду казалось, ее кости не выдержат.
Он поднялся и, хромая, направился туда, где лежал Байрон. Лорд безучастно уставился в мостовую под ним, но дышал.
– Ненавижу тебя, - всхлипнула Джозефина.
– Надеюсь, что этот ребенок его. Он долженбыть его - мы уже несколько месяцев живем здесь как муж и жена.
Кроуфорд свирепо улыбнулся и послал ей воздушный поцелуй окровавленной, источающей чесночное зловоние рукой.
ГЛАВА 23
I am moved by fancies that are curled
Around these images, and cling:
The notion of some infinitely gentle
Infinitely suffering thing.
— T. S. Eliot, Preludes
Я был во власти наважденья,
И грезил как во сне
О сердце, полном состраданья
Распятом на кресте.
— Т. С. Элиот, Прелюдии
Байрон перевернулся на спину, с рукой, прижатой к кровоточащему горлу, и лежал, вглядываясь в ночные звезды.
– Неплохо ты его, - прохрипел он. Он со стоном сел, помогая себе свободной рукой.
– Это, конечно же, его не убьет. Он всего лишь окаменеет, и если повезет, приземлится где-нибудь, где завтра будет светить солнце, но со счетов его списывать рано.
– Верно, - донесся из темноты скрежещущий голос, резкий от сквозящей в нем неорганической боли.
Байрон, Джозефина и Кроуфорд одновременно подпрыгнули, и факел в руке Кроуфорда испуганно качнулся.
– Забери меня!
– закричала Джозефина, ухитрившись приподняться на выставленном локте.
– Скоро, - ответил голос.
Кроуфорд несчастно покачал головой, уставившись на Джозефину и ее внушающие ужас попытки выбраться. Он оглянулся в направлении скрывающегося во тьме холма.
– И ты еще осуждал меня за то, что я ее ударил! Ты пытался ее убить!
– Господи, Айкмэн, - сказал Байрон, силясь подняться на ноги.
– Не разговаривайс этой тварью. Мы же…
– Убитьее, - донесся голос, каждый звук которого, казалось, стоил существу невообразимой боли, - это не оскорбление.
– Ты, - крикнула Джозефина в ночную темноту, - ты хотел… убитьменя? Она ухитрилась подняться в шаткой коленопреклоненной позе, с руками стянутыми за спиной.
Кроуфорд воззрился на нее в изумлении.
– Конечно, он хотел тебя убить. Ты только посмотри на эту долбаную дырув мостовой, где бы ты лежала размазанная в лепешку как твоя сестра - словно раздавленное насекомое, если бы я не отбросил тебя в сторону!
Он вернулся обратно и склонился над ней.
– Послушай меня, - сказал он.
– Слушаешь? Хорошо. Ему нужно чтобы ты умерла. После того как тебя похоронят, ты словно яйцо дозреешь и дашь рождение семени, которое он посеял в твоей крови, этому продолжению его самого, которое выберется наружу из твоей могилы. А затем, немного погодя, ты родишь того, кто мог бы когда-нибудь стать нашим ребенком, но будет к тому времени одним из этих созданий.
Он беспощадно рассмеялся.
– Здесь не может быть никаких «ну-во-всяком-случае»! Наш ребенок мог бы стать как Шелли и Китс, приговоренным быть связанным с нефелимами обстоятельствами своего рождения, но этот ребенок был бы вообще лишен любой человеческой жизни. Такого никогда не бывало, по крайней мере, с тех старых добрых ветхозаветных дней, когда Ной еще не родился.
Джозефина кивнула, по-видимому, осмысливая его слова, и он начал понемногу расслабляться и даже улыбнулся, когда она внезапно дугой выгнулась назад, с тошнотворным треском ударившись головой о мостовую.
– Боже!
– в ужасе взвизгнул Кроуфорд. Он кинулся к ней, падая на свои больные колени, и мгновение просто баюкал ее голову, а его голова была совершенно пустой, словно это она ударилась о камни; затем он осторожно положил факел и начал ощупывать ее череп. Горячая кровь быстро заливала ее и без того уже спутанные волосы, но она дышала, а череп ее по крайней мере не треснул.
Он плакал, вспоминая, как так же отчаянно и испуганно осматривал ее после того, как их двоих подстрелили на улице в Риме; тогда тоже сильно разило чесноком и кровью, но в тот раз из-за того, что она целовала его, чтобы спасти от наваждения ламии.
Он оторвал полосу от рубахи и обвязал вокруг ее головы, чтобы она давила на рану. Ее волосы нелепо торчали во все стороны.
– Ей определенно нужно в больницу, - пробормотал он, то ли себе, то ли стоящему рядом Байрону, - у нее идет кровь, и она давно не ела, только посмотри на нее - одному богу известно, что это был за припадок. Похоже на судороги когда человек съедает стрихнин, но, по крайней мере, сейчас это прошло, очевидно…
– Айкмэн, - сказал Байрон, нетвердо стоящий поблизости, - это были не судороги.