Гнёт ее заботы
Шрифт:
– Как только я встречу человека с пищеварительной сферой, Полидолли, я сразу же направлю его к тебе. Все же, что есть у меня,это мой старый добрый желудок, и он расположен выпить. Байрон подставил вино солнечным лучам, любуясь тем, как солнце наполняет его мягким янтарным свечением.
– Выпивка - это мой старый добрый друг, и она никогда не обманывала моего доверия.
Полидори угрюмо пожал плечами и снова уставился в окно; его нижняя губа выпятилась больше чем обычно, но, по крайней мере, он прекратил свои sotto voce [133] декламации.
Байрон кисло усмехнулся, припоминая перебранку, произошедшую с завистливым молодым врачом четыре месяца назад, когда оба они путешествовали вверх по реке Рейн.
– Все же, - сказал тогда Полидори, - что вы такого можете сделать, чего я не сумел бы? Байрон устало потянулся.
– Ну, поскольку ты сам спросил, - с усмешкой ответил он, - что ж, думаю, есть три такие вещи. И, конечно же, Полидори тут же воспылал жаром узнать, что за вещи это были.
– Ну, - ответил Байрон, - я могу переплыть эту реку… я могу погасить свечу из пистолета с расстояния двадцати шагов… и, наконец, я могу написать поэму, которая за один день раскупается тиражом в четырнадцать тысяч экземпляров.
133
Sotto voce - приглушенно, вполголоса (итальянский).
Это было забавно; особенно после того, как Полидори не нашел что возразить. Байрон наглядно проделалвсе это - разве что не переплыл Рейн, но он слыл отменным пловцом, который однажды проплыл милю в коварном море между Сестосом и Абидосом в Турции - а Полидори не мог притязать, что способен хотя бы на что-нибудь из этого списка. Тот диалог, как и произошедший этим утром, привел молодого врача в дурное расположение духа.
Толпа перед ними наконец расступилась, и кучер Байрона, погоняя лошадей, вывел экипаж за городские ворота.
– Наконец-то, - пробурчал Полидори, неуклюже ерзая на своем сиденье, словно намекая, что в конструкции кареты недостает еще одной важной комнаты.
Просто для того, чтобы еще позлить юношу, Байрон наклонился вперед и открыл переговорную заслонку.
– Ты не мог бы ненадолго остановиться, Морис, - окликнул он кучера. Он уже собирался сказать, что хочет дать лошадям немного отдохнуть; но затем, взглянув в окно, увидел руку и затылок, словно полузатопленные рифы вздымающиеся посреди маргариткового моря на обочине дороги.
– Что на этотраз, милорд?
– вздохнул Полидори.
– Ты у нас вроде бы врач, - сурово сказал Байрон. Там на обочине люди умирают, а все что тебя занимает, это декламировать поэзию и рассказывать мне о пищеварительных трапезоугольниках.
Полидори понял, что что-то пропустил. Он, щурясь, выглянул в одно из окон, пытаясь понять, что это было, и, если не ошибся с направлением, вокруг все было вполне благопристойно… - Люди умирают?
– пробормотал он.
Байрон тем временем уже покинул карету и, прихрамывая, спешил через поросшую травой обочину.
– Сюда, болван. Поупражняйся в изящных искусствах на этом бедо… Он замолчал, так как перевернул безвольное тело и узнал лицо.
Узнал его и доктор Полидори, тяжело ступая подошедший сзади.
– Ба! Да это же тот самый якобы доктор, который недавно наградил Шелли пневмонией! Я говорил вам, что навел кое-какие справки, и оказалось, что на самом деле он ветеринар? Думаю, он просто пьян. Нам тут…
Байрон, не слушал его, вглядываясь в изможденное лицо и вспоминая, как близко он сам подошел к подобному несчастью в дни своей юности. Вспомнил он и про оберег - сердоликовое сердце, которое позже подарил ему друг, а также про странный кристаллический череп, который он самолично откопал в своем фамильном поместье. Череп сгодился на кубок.
– Занесем его внутрь, - тихо сказал Байрон.
– Что, пьяницу?
– запротестовал Полидори.
– На вашу замечательную обивку? Давайте, просто оставим записку…
– Тащим его внутрь, я сказал!– прорычал Байрон. И налей немного вина в ту аметистовую чашу, что упакована в чемодане с моими пистолетами. А потом, - спокойно продолжил он, кладя руку на плечо испуганного молодого врача, - подсчитай, сколько я тебе должен. Твои услуги больше не понадобятся.
На мгновение Полидори лишился дара речи.
– А? Что?
– пролепетал он.
– Вы что, сошли с ума, милорд? Он же ветеринар?Даже не хирург, как он тогда заявил, ему только животных лечить.И это имвы хотите заменить меня, выпускника Эдинбургского университета? Пять бокалов вина за одно утро, не удивительно, что вы такое говорите! Как ваш врач, боюсь, я должен…
Байрон, конечно, не собирался нанимать этого лежащего без сознания человека на замену Полидори, но возражения юноши заставили его тут же с садистским удовлетворением ухватиться за эту идею.
– Я больше не твой работодатель, - самым своим ледяным тоном произнес он, с легкостью заглушая назойливые протесты Полидори, - и не могу тебе приказывать, но как человека, прошу тебя, помоги донести моего нового личного врача до экипажа.
Задыхаясь от ярости или, быть может, от стоящих комом слез, Полидори, тем не менее, подчинился, и каких-то несколько мгновений спустя Майкл Кроуфорд сидел на кожаной обивке экипажа Байрона, вливая вино в горло и расплескивая его на заляпанную грязью манишку. Вскоре экипаж снова был в пути, а Полидори пошатываясь, направился обратно к воротам Женевы.
Кроуфорд ожидал, что вино ударит ему в голову, с его-то пустым желудком и сдавшим телосложением - но вместо этого оно, казалось, наоборот прочистило его разум и придало ему сил. Он опустошил чашу, и Байрон наполнил ее снова.
– Я же говорил тебе обратиться ко мне за помощью, если будет нужно, - сказал Байрон.
– Спасибо - но до сегодняшней ночи все было хорошо.
Байрон пристально смотрел на него, и Кроуфорд знал, что он рассматривает его осунувшееся лицо и лихорадочно блестящие глаза.
– Правда. Байрон вздохнул и откинулся назад, возвращая бутылку в плещущееся ведро со льдом на полу.
– И что же случилось прошлой ночью?