Гнев Земли
Шрифт:
Единственного сына её сгубил героин. Деньги на наркотики сначала у отца доставал, а потом вещи из дома на продажу таскал. Перед тем, как передозировка свела его в могилу, он залез в солидные долги. Чтобы избавиться от «вытрясателей-рекетиров», что требовали вернуть «кругленькую сумму», Лошадниковой пришлось продать благоустроенную городскую трёхкомнатную квартиру.
Через старых знакомых удалось заполучить место заведующей деревенским клубом. А куда ещё было податься никому ненужной пенсионерке, лишившейся жилья? Да, глушь кругом беспросветная, конечно, зато и домик дали, и работа непыльная, и деньги платят.
Интересов у Лошадниковой в жизни не осталось, она и сама порой удивлялась, зачем еще существует. Лишь коммунистическая закалка и аскетическое советское воспитание не давали наложить на себя руки. Самоубийство в понятии Антонины Васильевны было высшей степенью слабости и безволия.
Лошадникова сидела в своем кабинете, так она называла чулан, где когда-то находился уборочный инвентарь, и молча курила, методически стряхивая пепел в пустую консервную банку. Она давно выработала привычку отключаться от происходящего, просто сидеть и ни о чем не думать, покуривая, или глядя в одну точку.
В дверь постучали. Заведующая, не отрываясь от раскуривания сигареты, равнодушно сказала:
– Войдите.
Дверь со страшным скрипом отворилась, в комнатенку вошли два парня в изрядном подпитии.
– Чего вам? – встретила их вопросом Лошадникова, даже не оборачиваясь.
– Мы по делу, Антонина Васильевна, - пьяно отозвался один из подростков.
Лошадникова затушила окурок и бросила его в переполненную пепельницу.
– Сегодня у меня санитарный день, молодые люди, приходите потом.
Один из вошедших извлек из пакета бутылку водки и поставил ее перед завклубом. Та лишь мельком прочла название на этикетке и произнесла все так же отрешенно:
– Ладно, до двух можете посидеть. Или как вы там это называете на своём языке: «поторчать конкретно и забухать».
– Маловато, - протянул второй, - Нам бы на ночь «арендовать помещение».
Лошадникова молчала, как бы давая понять, что диалог окончен. На столе появилась вторая поллитровка.
– Завтра в восемь, - заговорила Антонина, - Я прихожу сюда и наблюдаю сплошную чистоту. Стекла не бить, на пол не плевать, не блевать и не мочиться.
– Какие разговоры! – обрадовано воскликнул первый, - Все будет о’кей.
– И презервативы использованные не оставлять, - дала последнее наставление завклубом, - А морды вздумаете бить друг другу, так выходите на улицу…
5 км на северо-восток от деревни, 23:57.
Генка проснулся от холода там, где и уснул еще в обед. Он не понял своего нынешнего местонахождения: опушка чернеющего сосняка, кустарник за спиной, полувысохшая высокая трава, ветер, небо затянуло серыми облаками.
Ему доводилось и раньше ночевать на лоне природы во все времена года, если выпивка выключала сознание. Случалось отмораживать лицо, руки и тело, просыпаться в луже после ливня, однажды уснул на гигантском муравейнике. Все болячки заживали на нём, как на собаке, и никаких тяжелых последствий болезни не имели.
Борясь с непослушным телом, Генка смог все же приподняться и оглядеться. Пары самогона еще клубились в гудящей голове. Пьяный пастух, бормоча проклятия и отборнейшие матерные ругательства, сделал два нетвердых шага в сторону леса. Черные сосны шумели на ветру, жалуясь на грядущую осеннюю непогоду.
Генка вновь выругался в ночь и справил малую нужду. Не успел он застигнуть ширинку, как земля под ним резко всколыхнулась. Пастух не удержался и грохнулся на спину.
– Ну и самогонка, мать твою перемать, - заматерился упавший.
В ту же секунду по шее его стегануло что-то. Генка вскрикнул и обернулся, в лоб ему хлестнула ветка ивового куста. Взбесившийся кустарник со свистом шевелил ветками, рассекая воздух, и лупя ими обалдевшего пьяницу. Вскрикивая от боли, страха и удивления, Генка был вынужден ретироваться на четвереньках.
Только вне зоны попадания плетей-веток он перевел дух, хмель выветрился целиком. Уже почти на трезвую голову пастух попытался дать объяснение свершившемуся, но не успел. Каким-то боковым зрением Генка уловил вспышку. Обернувшись в сторону леса, он различил мелькающие между деревьями желтые огоньки.
В детстве тетка часто рассказывала ему о разных проделках ведьм, оборотней и прочей нечисти. Тогда все это казалось интересно, чуть пугающе, но неправдоподобным. Теперь же Генка уверовал в потусторонние силы. Он пытался заорать, но пересохшее горло издало лишь булькающее хрипение.
Протрезвевший пастух изо всех сил помчался прочь от леса, на опушке которого замерли пять пар желтых огней. Генка никогда в жизни не бежал с такой скоростью и прытью, никогда холодное дыхание смерти не леденило ему спину. Неожиданно какие-то верёвки ухватили его за ногу, обмотав её, и Генка грохнулся на влажную траву.
В темноте он увидел, что это были не верёвки, а корни, которые тянули его в свою сторону. Задыхаясь от страха и напряжения, пастух все же отбился от ожившей флоры, оставив в ее объятиях левый ботинок. Не обращая внимания на потерю обуви, Генка продолжил паническое бегство.
Через полтора десятка метров земля под Генкой разверзлась в стороны, и тело его шлепнулось на горячую почву. Когда же после титанических усилий пастух почти сумел вскарабкался по кратерообразному склону ямы наверх, его там поджидали ярко-желтые светящиеся глаза – пять немигающих пар, явно принадлежавшие живым существам. Живым и весьма свирепым…
День второй.
Деревня Ворошиловка, 2:24.
Спящие жители не обратили внимание на то, что все их домашние животные вдруг разом беспричинно забеспокоились, ибо все произошло слишком быстро и с минимальным шумом. Никто из них не завыл, не зашипел, не заревел, не заблеял, не было никакого безумства или неистовства.