Гоголь. Мертвая душа

Волконский Петр

Осип оказался почти трезвым и с готовностью полез на козлы, потому что и ему, и лошадям надоело торчать на одном месте, проводя дни в скуке и безделье.

– Куда едем, господа? – весело спросил он, поигрывая кнутом.

Ему сказали. Он подумал-подумал и заявил, что не повезет пассажиров в имение Верховского.

– Что ты болтаешь? – рассердился Багрицкий. – Как не повезешь?

– Брюхо подвело, – заявил Осип, пряча глаза под чубом. – Мне ехать никак нельзя. Уж не обессудьте, барин.

Ни угрозы, ни посулы на него не действовали. Он упорно

стоял на своем, отказываясь ехать в Верховку. Багрицкий, выведенный из себя, сжал кулаки. Гоголь успокаивающе тронул его за плечо и решил действовать хитростью:

– Живот, говоришь, болит?

– Болит, – подтвердил Осип с вызовом.

– А если я тебе двугривенный дам?

Доторговавшись до пяти рублей, Гоголь сдался.

– Ладно, – сказал он. – Можешь возвращаться домой. Мы другого кучера наймем. А ты пешком иди.

– И готовься к порке, Осип, – злорадно произнес Багрицкий.

– Небось, не выпорют, – заявил упрямец. – Барин с пониманием. Выдумали тоже, к Верховскому ехать. Никто вас туда не повезет, господа, даже не надейтесь. Разве эти, снулые. Так кто же с ними свяжется в здравом уме?

– Кто такие снулые? – спросил Гоголь.

– Сам не знаю, что говорю. Жар у меня. Сжальтесь, господа! Отпустите, Христа ради.

– Ладно, – решил Багрицкий. – Проваливай. А ты полезай в кузов, Николай. с лошадями управлюсь, не привыкать.

Осип с готовностью спрыгнул с брички.

– Постой! – грозно окликнул его Багрицкий. – За мою милость ты должен подробно дорогу рассказать.

Осип был рад услужить. Отпустив его на все четыре стороны, поручик ударил вожжами по лошадиным спинам, и бричка тронулась в путь. Проехав версты три по столбовой дороге, они свернули на проселок и пошли петлять между деревнями, пашнями и горбами. Путешествие затянулось до сумерек, а усадьба Верховского все не появлялась. Вокруг не было ни души, спрашивать дорогу было не у кого. Гоголь высунулся из кузова и крикнул:

– Мы здесь уже в третий раз едем. Видишь обгорелую сосну? Я ее запомнил. Похоже, нас нечистая водит.

– Ты перепутал, Николай, – ответил Багрицкий, упрямо подстегивая упряжку. – Все горелые деревья одинаковы.

– Почему же мы тогда никак до места не доберемся?

– Сам знаешь эту русскую привычку все путать и три версты за одну считать. Ох, попался бы мне сейчас Осип!

Уже стояла непроглядная темень, когда Верховка оповестила о себе заливистой брехней собак. Деревня осталась в стороне, показалось имение. Ворота были отворены. Двухэтажный дом стоял темный, лишь несколько окошек светилось. Багрицкий подогнал экипаж к самому крыльцу. Дверь отворилась, перебросив дорожку света прибывшим. В дверном проеме возник черный женский силуэт.

– Адама Мирославовича сейчас дома нету, – сообщила она, не посчитав нужным поздороваться. – Вы господа Гоголь и Багрицкий, я вас узнала.

– Так вы госпожа Верховская?

– Я урожденная Маргарита фон Борх, – отвечала женщина с неподражаемым достоинством и своеобразным металлическим выговором, – ею и умру. Что вас

привело в наши края, господа? Неужели только приглашение моего мужа?

Они ответили, что да. Она предложила им переночевать и кликнула слуг, чтобы приняли лошадей и отвели гостей в покои. По причине позднего времени все они сонно таращили глаза и двигались несколько замедленно, так что приходилось их подгонять.

Кое-как разложив вещи и умывшись с дороги, наши герои спустились в гостиную, чтобы выразить хозяйке свою благодарность. Она сидела за черным роялем, перебирая клавиши длинными проворными пальцами.

– Бетховен! – узнал Гоголь.

– Совершенно верно, – подтвердила Маргарита, не поворачивая головы. – Этот этюд на тему Пятой симфонии я сама сочинила. Ему понравилось.

– Как, вы были знакомы с Бетховеном?

Вместо того чтобы ответить, она повернулась к друзьям. Только теперь, когда ее лицо было открыто и хорошо освещено, они смогли по достоинству оценить его красоту. Эта женщина была само совершенство, хотя и излишне бледна. Ее брови, ее ресницы, ее рот – все было полно неописуемого очарования. Пожалуй, Гоголь ни у кого не видел такого гладкого лба, такой изящной обводки скул, такой безупречной шеи. Плечи и грудь Маргариты были оголены, но не приковывали к себе мужских взглядов надолго, потому что хотелось вновь и вновь смотреть на ее лицо, любоваться им, наслаждаться каждою чертою.

– Быть может, – мелодично заговорила она, – вы все-таки назовете мне истинную цель вашего приезда? Я буду рада помочь вам... – После многозначительной паузы она добавила: – И предостеречь.

– Госпожа Верховская!.. – начал было Багрицкий.

Она остановила его протестующим движением руки.

– Говорю же вам, я баронесса Маргарита фон Борх. Адам заполучил меня благодаря воле моего отца. Я пожертвовала собой, чтобы спасти свой род от разорения. Господин Верховский владеет мною лишь формально.

– Выходит, я ошибался, приняв вас за полячку, – пробормотал Багрицкий.

Она наморщила нос, ничего не сказав на это.

– Сударыня... – заговорил Гоголь. – Или я должен обращаться к вам как к баронессе?

– Можете называть меня Маргаритой, – просто ответила красавица. – Ведь мы станем друзьями, я надеюсь.

– Конечно! – вскричал Багрицкий. – И в знак дружбы я признаюсь вам, что это мы должны предостеречь вас, а не вы нас.

– Что такое? – спросила Маргарита с тревогой.

– Я не привык говорить плохо об отсутствующих, в противном случае назвал бы вашего супруга негодяем и преступником.

– О господи! – она схватилась за белую грудь. – Я с самого начала подозревала неладное, но преступник... Неужели это правда, господа?

– Адам Верховский обвиняется в махинациях с бумагами умерших и переписывании их на живых! – произнес Багрицкий обвинительным тоном.

– А также в использовании магии для воздействия на слабые умы и души, – добавил Гоголь.

– Выходит, я и сама могу оказаться его жертвой? – спросила Маргарита испуганно.