Голубой Лабиринт
Шрифт:
– Какие препараты вы используете для лечения этого заболевания?
– Мы не можем лечить его фактическое состояние, пока у нас диагноза. Мы контролируем боль трансдермальными пластырями с фентанилом. Сома как мышечный релаксант. И бензодиазепин для успокоительного эффекта.
– Какой бензо?
– Клонопин.
– Это довольно серьезный коктейль, доктор.
– Так и есть. Но до тех пор, пока мы не знаем, что является причиной, мы можем лечить только симптомы – если бы мы не делали и этого, нам бы пришлось использовать удерживающие ремни
Врач открыл дверь и пропустил Констанс вперед. Перед ней лежала современная, чистая и функциональная палата с односпальной кроватью. Многочисленные мониторы и медицинские приборы окружали кровать, одни мигали, сообщая текущие жизненные показатели на ЖК-экраны, другим пищали устойчивым ритмом. В дальнем конце комнаты шел непрерывный ряд окон, с синей тонировкой, что выходили на Авеню-Де-Бау-Сежур.
На кровати лежал специальный агент Алоизий Пендергаст. К его вискам были прикреплены датчики; в сгиб руки был вставлен катетер; манжета, измеряющая кровяное давление, была зафиксирована на одной руке и датчик кислорода закреплен на кончике пальца. Уединенный экран располагался на подвесных кольцах у подножия кровати.
– Он говорит очень мало, - сказал доктор.
– А то, что говорит, имеет мало смысла. Если вы можете дать нам какую-либо информацию, которая может помочь, мы будем вам благодарны.
– Спасибо, доктор, - сказала Констанс, кивнув.
– Я сделаю все возможное.
– Мадемуазель, - и на этом врач слегка поклонился, повернулся и вышел из палаты, тихо закрыв за собой дверь.
Констанс постояла мгновение, глядя на закрытую дверь. Потом, разглаживая свое платье взмахами руки, она присела на единственный стул, расположенный рядом с кроватью. Хотя никто не мог быть хладнокровнее, чем Констанс Грин, то, что она увидела, тем не менее, глубоко обеспокоило ее. Лицо агента ФБР было ужасного серого цвета, а его белокурые волосы растрепались и потемнели от пота. Точеные линии лица были размыты выросшей за несколько дней бородой. Он, казалось, излучал лихорадку. Его глаза были закрыты, но она могла рассмотреть, что глазные яблоки движутся под посиневшими веками. Пока она смотрела, его тело напряглось, как будто от боли, сжимаясь в судорогах; потом расслабилось.
Она наклонилась вперед, положив руку поверх его сжатого кулака.
– Алоиз, - сказала она тихим голосом.
– Это Констанс.
Мгновение не было ответа. Затем кулак расслабился. Голова Пендергаста повернулась на подушке. Он пробормотал что-то непонятное.
Констанс нежно сжала его руку.
– Прости?
Пендергаст открыл рот, чтобы заговорить, глубоко, прерывисто вздохнув. – Пусть недостойный, - пробормотал он. – Бьется со мной. Я убит рукой злодея.
Констанс перестала сжимать его руку.
Еще один спазм прошел через тело Пендергаста.
– Нет, - сказал он тихим, сдавленным голосом.
– Нет, ты не должна. Портал в ад... отойди... отойди, пожалуйста ... не смотри... в раскрытый горящий глаз...!
Его тело расслабилось, и он замолчал на несколько минут. Затем он снова шевельнулся.
– Это неправильно, Тристрам, - произнес он, теперь его голос стал яснее и более отчетливым.
– Он никогда не изменится. Я боюсь, что ты заблуждаешься.
На этот раз молчание было гораздо дольше. Медсестра пришла, проверила жизненные показатели Пендергаста, заменила трансдермальный пластырь на свежий, и вышла. Констанс оставалась в кресле, неподвижная, как статуя, ее рука так и продолжала лежать на руке Пендергаста. Все-таки – в конечном итоге – его глаза с трепетом открылись. На мгновение взгляд оставался мутным, рассеянным. Затем, моргая, он обследовал больничную палату. Наконец, он остановился на ней.
– Констанс, - произнес он шепотом.
В ответ она снова сжала его руку.
– Мне... снился кошмар. Казалось, что он никогда не закончится.
Его голос был сухим и тихим, как ветерок над мертвыми листьями, и ей пришлось наклониться ближе, чтобы разобрать слова.
– Ты цитировал либретто «Дон Жуан», - сказала она.
– Да. Я... считал себя Командором.
– Для меня сновидение о Моцарте не звучит как кошмар.
– Я... – секунду его губы издавали только тишину, прежде чем продолжить.
– Я не люблю оперу.
– Там было что-то еще, - сказала Констанс. – Что-то, что звучало похоже на кошмар. Ты упомянул ворота в ад.
– Да. Да. Мои кошмары переплелись еще и с воспоминаниями.
– А потом ты упомянул Тристрама. Какую ошибку он совершил?
На это Пендергаст только покачал головой.
Констанс ждала, что он снова ускользнет из сознания. Десять минут спустя, он пошевелился, снова открыв глаза.
– Где я?
– спросил он.
– В больнице в Женеве.
– Женева, - вздох.
– Конечно.
– Из чего я могу заключить, что ты испортила день нескольким клеркам.
– Я припоминаю. Он действительно очень настаивал на предоставлении мне билета. Я вела себя с ним ужасно. Я боюсь, что... не выношу мелких чиновников, - еще одна пауза.
– Это одна из моих многочисленных дурных привычек.
Когда он снова замолчал, Констанс – теперь уверенная, что он находился в сознании – рассказала ему о последних событиях, всё, что Д'Агоста сообщил ей: самоубийство нападавшего в тюрьме Индио, лицо мужчины, измененное пластической хирургией, реконструкция его первоначального облика и открытие его истинной личности. Она также передала открытие Д'Агосты, из материалов дела Англера, что Альбан, когда въехал в страну под именем Тапанес Ландберг, за год до этого совершил краткую поездку на север штата Нью-Йорк, прежде чем вернуться в Бразилию. Пендергаст слушал все это с интересом. Один или два раза, в его глазах вспыхивала былая искра, которую она так хорошо помнила. Но когда она закончила, он закрыл глаза, отвернулся и опять погрузился в бессознательное состояние.
Когда он снова проснулся, была ночь. Констанс, которая не оставляла его, ждала, что он заговорит.
– Констанс, - начал он, голос его звучал тихо, как и прежде.
– Ты должна понимать, что порой, мне становится трудно... сохранять свою связь с реальностью. Она приходит и уходит, как и боль. В настоящее время, например, для того чтобы просто общаться с тобой в сознательном виде требуется вся моя концентрация. Итак, позвольте мне сказать тебе, что я должен сказать, настолько кратко насколько это возможно.
Констанс слушала, оставаясь очень тихой.
– Я сказал тебе что-то непростительное.
– Я простила тебя.
– Ты слишком щедра. Практически с самого начала, когда я надышался лилиями в той странной газовой камере для животных в Солтон-Си, я почувствовал, что произошло: прошлое моей семьи вернулось, чтобы преследовать меня. В виде кого-то повернутого на мести.
Он сделал несколько неглубоких вдохов.
– То, что сделал мой предок Иезекия, было преступлением. Он создал эликсир, который фактически был ядом, вызывающим привыкание, который убил множество людей и разрушил жизни других людей. Но это было так... так давно в прошлом...
– передышка.
– Я знал, что со мной происходит – и ты тоже это распознала. Но в то же время я просто не мог вынести твоей жалости. Как я и надеялся, последствия первоначальной стадии продержалась не долго и быстро исчезли. Я предпочел даже не думать об этом. Отсюда и мое отвратительное замечание в твой адрес в музыкальной комнате.