Горы моря и гиганты
Шрифт:
Гренландские острова (заливаемые розовым светом, наслаждающиеся тропическим теплом) вряд ли уже можно было счесть просто землей, которая покоится в себе и рождает живых тварей. Эти острова, пенящиеся навстречу свету, скорее походили на медленно наступающее вязкое море, на котором вздымаются то зеленые, то пурпурные волны. Периодически по волнам проносился огонь; тогда море в этом месте проседало, чернело, затягивалось клубами чадного дыма. Пожар бежал непредсказуемыми путями, перескакивая через проливы. Он обволакивал маленькие островки, разбросанные по морю; когда дым рассеивался, земля там опять выглядела как пестрые морские волны. Пожар чаще всего попадал в здешние леса, горы не откуда-то извне. Он возникал, когда неистовство живых волн становилось чрезмерным, когда деревья дорастали чуть не до неба, — был порождением беспомощности самих этих тел. Из ветвей, почек вырывались-змеились маленькие огоньки. Лианы тянулись к свету; их стебли вдруг выбрасывали не тяжелые цветки, но шипящие языки пламени, которое поначалу не причиняло вреда этим растениям, а находило для себя пищу внизу, медленно расползалось все дальше. Пока не начиналась страшная борьба между пламенем и растением-паразитом, пламенем и деревом. Дерево приходило в ярость, пламя все злее его кусало. Ярость дерева подкармливала огонь. Он хотел устранить и дерево, и обвившуюся вокруг ствола лиану. Неистовство их обоих служило ему пищей. Они в конце концов задыхались в огне. Пламя же продолжало бушевать, трещало в воздухе.
Начиналось бегство насекомых (из их укрытий-щелей в древних меловых породах) и мелких птиц. Кричаще-пестрые попугаи и роскошные фазаны взмывали в воздух, щелкали клювами, кричали. Головоногие, губки, улитки тоже выползали из земли и устремлялись к воде, смешивались с другими существами, нагонявшими их…
Длинные, как дорога, змеящиеся тела: это ящеры ползут по скалам, обрушиваются в воду, где их бледные туши обретают черно-бурый цвет; узкие зубастые головы покрыты шипами; внизу, в воде, эти существа, энергично похрюкивая, сперва просто переступают по дну широкими, словно лопасть весла, ступнями… Переплыв водный проток, ящеры вступали в борьбу с другими тварями: должны были отвоевывать себе место в хаосе жизни — бурно развивающейся, состоящей из смешивающихся, сражающихся друг с другом частиц. От горных плато, от бурлящей, курящейся паром земли отделялись диковинные существа, которые поначалу будто не могли решить, не лучше ли им укорениться в земле — лапами и хвостом; но потом все-таки вытягивали свои конечности из почвы, как из вязкого теста, и уже тупо поглядывали по сторонам: замечали дерево, запускали громадные зубы в рыхлый ствол. Тяжело стояли они на топкой земле, упершись в нее мускулистым хвостом, и рогами таранили, валили дерево. Дерево, как и траву, они запихивали себе в пасть, пережевывали вместе с кроной, растением-паразитом и скрывающейся в ветвях мелкой живностью.
Сутулые чудища с длинными шеями бродили — поодиночке и группами — по шумным речным долинам, по равнинам. Они сами пугались своего громоподобного ржания. Спину их защищал двойной ряд высоких костяных чешуек, шею — костяной воротник, впереди же медленно поворачивалась мощная голова, похожая на голову погруженного в мрачную задумчивость человека. Глаза у них постоянно слезились. Они вламывались в леса. Но начинали дрожать, замирали на месте, потом падали на землю, когда их атаковали стаи похожих на лис красных зверей, норовивших вцепиться им в глаза, в уши, пробраться между зубами. Большие чудища стряхивали этих лис, растаптывали. Но те снова и снова нападали со спины, бросались под ноги, спрыгивали сверху, с деревьев… Чудища же тем временем запутывались в сплетениях лиан. И, раненые, ржали от боли. Катаясь по земле, они уничтожали целые рощи. Пытались найти облегчение в прохладной реке. Многие, прыгая в реку, разбивались. Но земля пребывала в непрерывном возбуждении. И не успевали они разбиться, как новая волна жизни, перехлестнув их тела, выплескивалась на берег.
С вершин самых высоких гор в эту живую приливную волну пикировали птицеподобные существа. С шеями как у газелей, с широко раскинутыми крыльями; на длинных крокодильих головах — луга и деревья. Зверьки вроде кротов, которые гнездились у них на крыльях, между перьями, не покидали своих благодетелей даже во время полета. Эти зубастые птице-ящеры не нуждались в рогах, чтобы таранить и прокалывать добычу. Холмы, которые они носили на голове, выгоняли из себя острия, отличающиеся твердостью кремня. Как серийные убийцы, появлялись птице-ящеры над живым морем Гренландии: вооруженные теменными остриями, падали на свою добычу с неба, вцеплялись в нее когтями. Они лютовали хуже, чем пожар: вспарывали тела странствующих желеобразных великанов; опускаясь на землю, давили под собой животную массу.
Прежде вся жизнь островов устремлялась вверх. Теперь — потесненная, переливающаяся через край — она начала выплескиваться наружу. Целые полчища птиц снялись с насиженных мест. Наземные животные спасались от птице-ящеров, со свистом на них нападающих и раздавливающих своим весом. Звери пытались преодолеть водную преграду вплавь. Бежали по водорослевым лугам. К югу востоку западу растекались животные массы.
КНИГА ВОСЬМАЯ
Гиганты
У ЗАПАДНЫХ БЕРЕГОВ Скандинавии чудища появились к концу года. Чуть позже они оказались в британских прибрежных водах, вынырнули перед Ютландией и Бретанью. Те градшафты, которыми еще управляли сильные сенаты, ко времени возвращения большой экспедиционной эскадры перекрыли границы на севере и на западе. Только небольшая группа кораблей, оторвавшаяся от экспедиционного корпуса, продвинулась севернее Ставангера[84] на Бокна-фьорде, но их быстро задержали; основная же масса устремилась на юг, к старому сборному пункту близ Фарерских и Шетландских островов. Британские комиссары еще осенью создали в Шотландии оборонительную линию против подозрительной эскадры, от залива Ферт-оф-Лорн до Мори-Ферта, — вдоль южного берега Каледонского канала[85]; сторожевые суда контролировали Северное море и проход к Ирландскому. Гренландские твари обрушились на Европу никем не задержанные, нежданные: диковинные, омерзительные для человека существа; уроды, порожденные той сверхмощной силой, что исходила от натянутых над Гренландией ужасных пылающих полотнищ.
Полчища сопящих гудящих чудищ плыли летели по-над океаном. Длинные, как улицы, чернобрюхие рептилии: некоторые — с блестящей чешуей; некоторые — с пятнистой кожей, тупорылые; некоторые — в панцирях, как крокодилы. И птице-ящеры с острыми зубами в два ряда. Таких было много, они летели поодиночке, напоминая крепости или корабли; тащили на себе обломки скал, группы деревьев, животных. Мелкие животные копошились в рощицах на их спинах; выдирали себе в пищу мох и хвощи, выраставшие над глазами чудищ. Порой летучие ящеры бросались в море, чтобы потушить пламя, вспыхнувшее у них на шее, на спине. Летели они в страхе, будто их кто-то преследовал. Между пальцами лап, на пронизанных кровеносными сосудами летательных перепонках разыгрывались сражения мелких тварей, которых они тащили с собой. Твари эти цеплялись за когти великанов, свисали с раздувшихся подгрудков — рядами цепочками гирляндами. Если ящеры ныряли в море, вода смывала с них большую часть насельников, которые потом плавали на поверхности, снова цеплялись к громадным зверям, когда те всплывали. Нырнув в глубину, странствующие гигантские звери освобождались от налипших на них разлагающихся трупов. Но все равно постоянно тащили с собой, под собой мертвые тела. Ящеры, если сталкивались, вступали в драку: обвивали друг друга, раздирали на куски. И чем больше они удалялись от Гренландии, тем хуже становилось их положение. Они летели над морем; голодали, но часто не могли стряхнуть с себя тех съедобных тварей, что держались за них хоботками, щетиной, панцирными чешуйками. Ящеры двигались, отягощенные как бы капающей с них живой массой, которая еще и запускала в них ростки. А когда эти чудища очутились в открытом море, уже не освещаемом розовым гренландским светом, они начали мерзнуть, почувствовали себя неуверенно. Никак не могли сделать выбор между морем и небом: бежали от моря в облака, но и те их не согревали. Ящеры плохо видели в здешнем тусклом солнечном сиянии. Многие в растерянности поворачивали обратно. Но их настигали новые полчища улетающих из Гренландии чудищ; эти чудища раздирали их в клочья, тащили с собой на юг. Непрерывно — как цветок, разбрасывающий солнечно-желтую пыльцу — извергала из себя Гренландия живые массы.
Они обрушивались на Скандинавию: первую землю, попадавшуюся им по пути. Фьорды с гранитными стенами, редкие луга, заснеженные горы вдали… Голод, страх с каждым днем все сильнее преследовали странствующих чудищ. И те с шумом опускались на утесы, раздавливая маленькие человеческие поселения. Многие, устремляясь к земле, падали и разбивались, как волны о берег. Те, что выживали, начинали кусать-жевать-проглатывать всё, что ни попадя: комья земли, прибрежные камни. И царапали себе нёбо, ломали зубы. Тогда, с угрожающим гулом, они отрывались от своих каменных жертв, ударяли их когтистыми лапами, невольно втягивали раздувшимися ноздрями каменную крошку и гальку, выдергивали из собственной спины листья папоротника, набивали ими желудок. Уже проглоченные камни раздирали, вспарывали кишки. Ящеры, отплевываясь, кружили на месте…
В Берген[86] прилетела стая птице-ящеров с горбом на спине, как у дромадера, длинной шеей и двумя лапами; при приближении они издавали крики, похожие на хихиканье. Они раздавили сколько-то улиц и предприятий. Засовывали себе в глотку — вместе с обломками зданий — и людей. С их появлением в градшафте начались пожары. Потому что заросли папоротников и древовидного плауна на спинах этих животных периодически возгорались. Горящие звери начинали кататься по земле, производя в городе ужасные разрушения.
В то же примерно время под Бергеном из моря вылезли странные, похожие на рыб существа, отличающиеся неимоверной длиной и превосходящие в этом смысле даже ящеров. Они были непропорционально тонкими, как черви, но имели скелет как у позвоночных: череп, ребра, позвонки отчетливо выделялись на почти бесплотном теле. Эти звери, казалось, обезумели от голода и были почти слепыми. Беззвучно, по-змеиному, выползали они из моря, взбирались на утесы; тела их все никак не кончались. Они тяжело дышали, так как пока еще не приспособились к воздуху. И во многих случаях покидали воду слишком поспешно: их тощие тела внезапно раздувались, лопались, повисали на утесах; из пастей вываливались кишки. Птице-ящеры ими питались.
Все эти твари не забирались далеко. Пролетят какое-то расстояние, а потом падают. Как будто при соприкосновении с холодными камнями этой земли они лишались последних сил. Ни одно из скандинавских чудищ — хотя их никто не преследовал — не продвинулось к югу дальше шестидесятого градуса широты. Жрали они деревья, земляные комья. Вскоре чувствовали, что впадают в оцепенение. Поначалу они кидались из стороны в сторону, подпрыгивали, будто намеревались взлететь… И издыхали. Здешние леса и сады, птицы и моллюски отчасти уже были сожраны, отчасти сгорели. И гренландские чудища, подыхая, вгрызались в землю. Но, как ни странно, в своих могилах начинали расти. Сами они лежали неподвижно; земля же, ранее ими проглоченная, быстро разбухала в пастях, между птичьими челюстями, в трубчатых глотках, в кишках; длинными острыми кристаллами прорастала сквозь внутренности, высасывала их. Да и вокруг мертвых тел, в углублениях почвы, земля дрожала, порождая из себя друзы кристаллов, так что гигантские трупы в конце концов оказывались лежащими в зубчатых гнездах. Через какое-то время земля эти тела проглатывала: от них оставались лишь причудливые выпуклости на почве, напоминающие тушу животного; такие курганы тянулись по краям горных плато, по пашням; вокруг них часто находили россыпи блестящих камней.