Горы моря и гиганты
Шрифт:
— Я Делвил. Человек. Или, Тен Кейр, ты думаешь, что, поскольку я физически слаб, я уже перестал быть человеком? Пусть эти твари приходят. Согласен, сейчас я их победить не могу. В этот момент — нет. Мы не были готовы к такому. Но подожди день, пять дней…
— Ты так уверен в себе, Делвил? Они ведь не просто животные.
— Они именно что животные. Животные и ничего больше. С людьми случались и другие бедствия, но люди с ними справлялись. — Делвил поднялся на ноги. Он был бледен; лицо его ожесточилось. — Я человек. Ты не убедишь меня в обратном. Я прибыл сюда с Пембером, чтобы спросить тебя, Тен Кейр, какова твоя нынешняя позиция. Если ты отрекаешься от нашей договоренности, то так прямо и скажи. Я должен знать, на что мне рассчитывать.
— Я принципиально не отвечаю на такие вопросы. Если ты чувствуешь горечь, видишь, что мы напуганы и что город наш уже наполовину разрушен, тебе нетрудно догадаться, кто в этом виноват.
— Я хочу знать, на что могу рассчитывать. Здесь не суд. Не я накликал этих зверей.
— Все получилось из-за Гренландии. Из-за желания переселенцев обрести новый континент. Из-за идеи освобождения. Спасения от упадка.
— Это и есть спасение от упадка. Я не хотел того, что вышло в итоге. Но так должно было случиться. Теперь мы знаем, на чем стоим. — Делвил понизил голос. — Скажи «да», Тен Кейр. Я жду.
— Лучше помолчи. Навостри уши и прислушайся, что происходит над нами. Может, там стены сдвинулись. Кто знает, что там происходит.
— Скажи «да» или «нет». Мне уже пятьдесят. Тысячелетия работали на нас. Вспомни. Ты мне однажды объяснил это. Теперь я и сам научился видеть такие вещи. Я человек. Я по-прежнему продолжаю в это верить. А ты?
— Я тоже.
— Тогда дай мне руку.
— Зачем?
— Твою руку! Сейчас ты станешь таким же бешеным-лютым-горячим-холодным, как я. Оставь ее мне. Оставь. Ты уже почувствовал. Теперь и ты тоже не сможешь спать по ночам, как я, из-за ярости и отчаянья! Ты скоро начнешь хрипеть по ночам, Тен Кейр, поверь! Ты узнаешь ярость и стыд. Ты будешь себя проклинать, как я: за то, что твари могут такое — опустошать города, наши города, нападать на наши лаборатории, делать нас посмешищем для поселенцев. Я проклинаю себя. Но не собираюсь заниматься этим слишком долго.
Делвил забрал свою руку, тряхнул ею, будто она показалась ему слишком тяжелой, взглянул на Тена Кейра, прислонился к стене, на которой горел световой глаз.
— Что вы задумали? Что задумал ты, Делвил?
— Ты прикасался к моей руке. Ты теперь сам всё знаешь. Альтернатива: эти твари или мы. Твари мне ни к чему.
— И?
— Никаких «и». Просто их не будет.
Делвил поднял над головой кулаки, выдохнул:
— Не по мне они. От всего сердца тебе говорю: не по мне. Можешь считать, их уже сейчас нет. Они исчезли. Уже… уничтожены, мною, потому что я этого хочу. Я лишь для виду проклинаю их, чтобы подбодрить себя. Они, по сути, уже не живут, Тен Кейр. Мы их уже победили. Дай им отсрочку на несколько дней, недель. Сделай такую уступку. Пусть еще поглазеют на этот мир. На наш мир. А потом им придет конец. Аут! Слово Делвила. Потом моему терпению придет конец. И наш обеденный стол снова станет чистым. Гладким. Блестящим. Блестящим, как зеркало. Без единой пылинки!
Тен Кейр сидит напротив светового шара; моргает; кажется — спереди — совсем белым:
— Хотелось бы тебе верить.
Брюсселец пытался удержать энергичного Делвила в городе. Но тот вернулся на Британские острова, вторично перелетел Дуврский пролив. Тем временем его соотечественники спешно переселялись в подвалы. Они уже поняли: опасность подстерегает их на рыхлой земле, под открытым небом; на тяжелые же бетонные плиты, на помещения, вырубленные в крепких горных породах, власть чудищ не распространяется. Поэтому множество людей искали прибежище в недрах островов. Делвил смотрел на них с насмешкой и грустью. Вернувшись из Брюсселя, он первым делом укрепил западную границу Лондонского градшафта, сосредоточив на ней тяжелые орудийные установки. Установки эти извергали, в хаотичном смешении, пламя и смертоносные лучи. Из мегафонов разносились крики: Это, дескать, Дракон, Дракон летит. И уже чувствовалось горячее дыхание, но вырывалось оно не из пастей чудовищ, а из делвиловых машин. Опаленные, ошпаренные ящеры сгорали. Делвил превращал их в кучи угля. Свою ненависть он направил и на поселенцев, открыто торжествовавших над горожанами: Ну и чего, мол, добились западные сенаты в Гренландии? Где обещанный ими новый материк? Они создали лишь пустыни — хуже тех, что остались после Уральской войны. И вот теперь все это ударило по городам: мало того, что нет новой земли, уничтожены даже старые земли… Гнев Делвила разразился над поселенцами. Им пришлось спасаться бегством и от драконов, и от первого сенатора. Тот собрал вокруг себя группы мужчин и женщин, которых воспитал в фанатичном духе и которые отстаивали позицию горожан. Они называли себя «спасителями». В британских городах загоняли людей в подвалы и пещеры, принуждали сенаты повсеместно рыть подземные туннели, создавать жилые сооружения из бетонных блоков. Прежде чем уйти из какого-то города, приверженцы Делвила формировали и оставляли там новые группы «спасителей».
Под открытым же небом — скажем, на шотландском плоскогорье — они действовали с удвоенным рвением. Делвил внушал им следующее: «Эти твари, отвратительные амфибии и драконы, — беда для нас. Мы их не призывали. Нас вынудили отправиться в Гренландию. Другого выхода не было. Нашу страну хотели столкнуть в варварство. Мы уже докатились до полного упадка. И вот теперь появляются рептилии: эти твари, которые нас губят. Отомстите же тем, кто навлек их на нашу голову. Отомстите преступникам. Убейте их! Очистите нашу землю!» И со смехом, с блаженно подрагивающей диафрагмой смотрел он на трупы еретиков, этих тщеславных проповедников новой мудрости, мнимых спасителей человечества. Он знал, что есть еще подлинные спасители. Континентальным и американским сенаторам Делвил сообщил свое мнение: настоящий момент следует использовать, чтобы избавиться от всякого сброда, затрудняющего всем жизнь. Важно правильно оценить итоги гренландской экспедиции. Экспедиция оказалась удачной. Благодаря ей появилась возможность укрепить западное человечество и избавить его от паразитов. Коллеги Делвила давно хотели, если можно так выразиться, перестать толкаться локтями — развязать себе руки; теперь это их желание близко к осуществлению.
Между тем, сам Делвил и его друзья пытались найти эффективное оружие против чудищ.
Внушавших им холодное чувство ненависти. Лучи проникали в тварей. Но, хотя они разрывали уродливых зверей в клочья, пользы от этого не было никакой: рассеянные останки причиняли еще больше вреда, чем живые рептилии. Кто же сумеет справиться с этими существами, убить их?! Делвила и его соратников мучил тяжкий, невыносимый стыд: оттого что они уподобились дикарям, какому-нибудь бушмену, который стоит перед тигром, не зная, как спастись.
Помощь в конце концов пришла — но не от Делвила, а от некоего человека из Христиании, чье имя осталось неизвестным. Этот человек спасся после того, как на него упала рептилия: отделался потерей правой руки и плеча, потому что нашел для себя поразительный выход. Он оказался под издыхающим, уже коченеющим зверем. Его рука, обрызганная горячей кровью, начала разбухать; боли он не чувствовал, замечал только странные токи и покалывание по всему телу, мерцание перед глазами и, прежде всего, — розовое свечение, которое внушало ему ощущение блаженства и делало почти беззащитным. Но приливы и подергивания в корпусе, позвоночнике, коленях и бедренных суставах внезапно обрели страшную, напирающую силу. Он говорил потом: так, наверное, чувствует себя роженица, когда ребенок упирается изнутри в ее тело, раздвигает его. Испытывая жуткую тупую боль и вместе с тем уже находясь в полузабытьи, в каком-то расплывающемся блаженстве, он больше не владел своим телом. Тело было подвешено к отвратительному черенку — к его же руке, гигантской руке, белому раздувшемуся комку плоти. Движимый отвращением, человек схватил нож и вонзил, куда смог дотянуться. Врубался в себя, чтобы отделить от себя эту кошмарную глыбу плоти. Порезы и уколы не болели, он врубался как бы в чужую плоть, но на самом деле — в свое плечо. И внезапно он отвалился назад, потеряв сознание. Этого человека, прежде работавшего на одной из фабрик Меки, через два дня нашла группа спасателей; и, поскольку он еще не умер, привезла в Христианию. Там ему с величайшим тщанием удалили плечо, на котором после самоампутации выросла мешкообразная опухоль. Человек этот стал маленьким, как ребенок, руки и ноги — словно из мягкой резины; даже после самоампутации паразитическая культя продолжала питаться его соками. Откормить пострадавшего не удавалось, врачи не могли подобрать нужные вещества: казалось, у этого человека с желтовато-бурой, местами почти черной кожей совершенно изменился состав крови. Даже его глаза (радужки прежде голубых глаз) приобрели серовато-черный оттенок. Он испытывал волчий аппетит, но, сколько бы ни ел и ни пил, поправлялся плохо, в постели мерз — этот удивительный человек, которого не смогли уничтожить первобытные твари. Не утратив разума, больной, хотя еще лежал под наркозом, рассказывал, как сквозь него будто пробегали молнии; рассказывал о приливах и подрагиваниях во всем теле, когда с ним соприкоснулось чудовище, — об этой тянущей дергающей режущей боли в суставах пальцев и коленных суставах, в позвоночнике. Теперь боль прошла. Но пока культя тянула из него соки, он эту боль чувствовал. Находясь в полузабытьи, сражаясь с призраком зверя, человек постоянно жаловался, что ему чего-то не хватает. Он, мол, больше не хочет принимать пищу, в этом нет никакого смысла. Пусть лучше ему дадут то, за счет чего живут чудища. Тогда он выздоровеет. Он снова и снова требовал этого — плохо соображая, что говорит. Врачам, работающим с электричеством и разными видами облучения, улучшить его состояние не удавалось. Поскольку же человек продолжал настаивать, чтобы его отвезли в Гренландию, к розовому свету, о котором рассказывают моряки, кому-то из врачей пришла в голову мысль: разузнать, как обстоят дела с теми полотнищами, которые западные сенаты в свое время не отправили в Гренландию, а оставили у себя. О них ничего не сообщалось. Как потом выяснилось, они хранились в гигантских подземных ангарах на северном побережье Бельгии и в горах Уэльса; их дальнейшая судьба никого не заботила. Вместе с двумя жадными до приключений провожатыми однорукий скандинав полетел над Северным морем. Когда их самолет завис над фламандскими отмелями, снизу отчетливо донеслось фырканье гигантских земноводных. Уже там скандинав, балансирующий на грани смерти, начал испытывать удовольствие от собственного дыхания. А когда его высадили на зеленом лугу, на фландрском побережье, поблизости от туннеля, который вел к турмалиновым хранилищам, вид этого человека совершенно изменился: он радостно улыбнулся, попытался расправить плечи. Провожатые сунули ему в руки сумку с едой и быстро подтолкнули в том направлении, где находился вход в туннель, к которому сами они приблизиться не решились; сами они, страшась неминуемого драконьего нашествия, полетели дальше на восток…
Через две недели этого скандинава представили бельгийским сенаторам. Его сопровождала толпа людей, которые ради необычного происшествия вылезли из своих подвалов. Он проповедовал о чуде турмалиновых полотнищ. В них, мол, заключена душа всего живого… Ростом он теперь был почти как средний человек его возраста; пошатывался, казался чрезмерно возбужденным, но явно посвежел; кожа — сразу после несчастья почти черная — стала прозрачно-бледной, сквозь нее просвечивали кровеносные сосуды. Кожа блестела; волосы, светлые и густые, свисали до плеч. Тен Кейр в подвале брюссельской ратуши недолго слушал странного фантазера; но распорядился, чтобы однорукого скандинава доставили к нему домой. Мгновенно соединив в уме жутких земноводных и полотнища, Тен Кейр задумался, нельзя ли использовать турмалин как оружие против этих тварей. В тот же день он написал о встрече со скандинавом Делвилу.
Вернувшись из опустошительного похода против переселенцев, Делвил надолго застрял в Лондоне. Уже в первый вечер он договорился с Теном Кейром, что хранилища турмалиновых полотнищ будут отныне находиться под особой охраной: к ним никого не следует подпускать и наружу не должны просачиваться слухи о таящейся в турмалине силе, о том, что полотнища еще ее не утратили. Скандинава по распоряжению Тена Кейра в ту же ночь схватили и изолировали. Распространившиеся было слухи о чудесном выздоровлении человека, которого чуть не убили ящеры, Тен Кейр пресек, объявив их вздорными фантазиями. Комиссия, состоящая из физиков и биологов, осмотрела те сети, что хранились в Уэльсе. Делвил, как член комиссии, тоже там побывал. Его не покидала одна безумная мысль: в этих сетях заключены силы, с помощью которых можно одолеть первобытных бестий, и не только их! Делвил внутренне подсел на эту мысль, как на крючок. Он ненавидел этот мир, эту землю, подстроившую ему такую подлость, эту фантастическую — дурацкую — безудержную силу, которая вдруг воздвиглась перед ним и бросилась в атаку, как дикий бык. Не для того люди научились презирать поля, выбрасывать выросшее на них зерно, не для того отказались от скота, который сам размножается, чтобы терпеть подобные безобразия. За этим кошмаром угадывается месть Земли, но насладиться местью ей не удастся. Как самодовольно возносились вверх исландские горы, как грохотали и изливали лаву тамошние вулканы! Но люди их разрушили, сравняли с землей. С ними произошло то же, что в годы Уральской войны происходило с гордыми авиаторами, которых посылали в полет, но внезапно кто-то будто выдергивал из-под них воздух… и мощный летательный аппарат оказывался бессильным; то же, что с кораблями, которые в какой-то момент не могли плыть дальше, потому что под ними уже не было моря. Исландию принудили пережить то, что пережили когда-то эти корабли и авиаторы.