Горы моря и гиганты
Шрифт:
Те, что перебрались в Шотландию, потом вернулись: сказали, что дороги на юг перекрыты. Все мрачно размышляли: «Это заслон против гренландских зверей. И против нас. Они от нас отгородились». Горько, но и утешительно. Бывшие участники экспедиции начали обустраиваться в островных ущельях. Никто больше не ходил к кораблям. Суровую зиму моряки провели на островах, им постоянно хотелось спать, друг друга они навещали редко. Над островами еще много раз шумели крылья птице-ящеров, раздавались их крики. Скорчившиеся в постелях люди в такие моменты дрожали, будто настигнутые бурей. Закрывали лица руками, предавались своим мрачным мыслям. Все казалось им нереальным… Они осматривались в пещерах, палатках, старых домах: странно, что и другое тоже еще существует. Они и сами лежат тут, шевелятся, едят, пьют. Думают и чувствуют. Чувствование длилось бесконечно, а вот видеть им ничего не хотелось. Но и чувствование их было зряшным: добраться до самих себя они не могли. Как они себя ощущали? Как если бы ураганным ветром их занесло в какую-то пещеру… И человек зависал, словно пылинка, попавшая в паутину; выбраться из паутины он не мог. Они все бродили, как неприкаянные: искали и не находили свой голос. Часто ими овладевал страх; овладевал всей кожей, которая как бы растягивалась, тогда как в груди и в горле они чувствовали стеснение: «О, что это с нами…» Они вздыхали, изо рта капала слюна.
Кто-то вдруг исчезал, потом — еще кто-то. Люди переправлялись по воде в Шотландию. На острове Мейнленд один младший офицер, Гуд Лак, сжег все находившиеся поблизости корабли. Исхудалый, как и остальные, он бродил между утесами, засовывал рыжую голову в пещеры, кричал что-то туда внутрь, искал людей. Рычал: «Есть здесь кто-нибудь? Есть здесь кто?! Эй! Меня зовут Гуд Лак». — «И чего ты хочешь, Гуд Лак?» — «Ничего. Хочу на вас посмотреть. Знаете, что я сделал?» — «Ты охрип». — «От дыма. Я сжег все корабли». — «Кого это интересует». — «Всё — прочь! Но вы правы. Что мне теперь делать. Что делать». И он блуждал по пещерам, присаживался где-нибудь возле моря. Как-то раз Гуд Лак снова обошел хижины, хриплым голосом просил всех, кого встретил, собраться вместе. Дескать, пусть поторопятся. Он их подгонял: «Быстрее. Идите к воде». У воды уселся на песке, зажал между коленями два больших камня, начал их тереть друг о друга. Людям, которые пришли с ним, он прохрипел: «Садитесь. Берите камни. Делайте, как я. Будто размалываете зёрна». Некоторые послушались. Он всё хрипел: «Мелите, мелите. Пока не получится пыль». Потом бросил камни, стал подстрекать собравшихся: «Что будем делать теперь? Будем бросать камешки. В воду». И принялся швырять гальку. Другие чертыхались, сумрачно расходились по домам. Он приставал к одному, к другому: «Не бросайте меня, не оставляйте одного. Что я буду делать?» — «Бросать камешки». Они все отправились восвояси, на ходу переговариваясь: «Что за тупая скотина!» Предоставили ему хрипеть и сглатывать слюну в одиночестве.
То, что началось с Гуда Лака, постепенно распространялось и на других. До тех пор, пока одичавший Кюлин не появился на лодке у берегов Мейнленда, в бухте Сент-Магнус, и не собрал всех, кого смог найти, в каменистой долине. Кюлин ходил от одного человека к другому, рассматривал мужчин и женщин, брал их за руку.
— Припасы заканчиваются. Безумец Гуд Лак сжег самые лучшие, богатые припасами корабли. Но особого вреда он не причинил. Просто теперь нам придется раньше принять решение.
Один страдалец насмешливо спросил, уж не хочет ли он, Кюлин, снова повести их куда-нибудь — может, даже в Гренландию.
— Нет. Я предпочитаю вообще не называть имени страны, тобой упомянутой. Во всяком случае — не произносить его так, как верующие прежних времен произносили имя бога или той силы, которой они поклонялись. Вести вас куда-то я тоже не собираюсь. Я ведь виноват в случившемся. Не в том, что произошло с турмалиновыми полотнищами, и не в последнем несчастье. Но — в предыдущем. Его я осуществил своими руками. Это ведь я взорвал вулканы. — Он прошептал, стоя возле скалы:
— Делайте со мной, что хотите.
Они стояли вокруг. Кюлин сел на землю, закрыл лицо, начал всхлипывать. Никто до него не дотронулся.
— Что теперь будет… Я тщательно все обдумал и знал заранее. Знал, что ничего плохого вы мне не сделаете. Хотя бывают минуты, когда я предпочел бы, чтобы кто-то из вас поднял на меня руку. Но я уже преодолел подобные мысли. И потому пришел к вам. — Тут многие взглянули на него. — Может, мы и могли бы оставаться на этих островах еще месяц-два. Но я хочу их покинуть. Друзья, я собираюсь уехать и хотел сказать вам об этом. Гуд Лак свихнулся. Но еще многие из вас последуют его примеру, если вы не решитесь переменить свою участь и если не случится хоть что-нибудь. Я ухожу. Ухожу. Это я знаю наверняка.
— Почему, Кюлин? И куда?
— Мне трудно объяснить, что произошло. Если я пробуду здесь еще сколько-то времени, то никакие драконы не понадобятся: я и без них уподоблюсь переваренной жвачке. Я этого не хочу. Признаться ли? Я больше не считаю градшафты своими врагами. — Люди придвинулись к нему ближе. — Градшафты напрасно отгородились от нас кольцом укреплений. Я определенно не буду ничего предпринимать против них.
— Мы тоже не будем.
— Друзья, знаете, что я сделаю? Я, Кюлин? Пойду своим путем. Что я забыл здесь, перед воротами градшафтов? Я отправляюсь в мир. Земля велика.
Многие еще хныкали, ерничали, смеялись. Но Кюлин пока оставался на равнине, возле бухты Сент-Магнус. И люди превозмогали растерянность. Голод их подгонял. Еще проносились по воздуху стаи птице-ящеров. Но ветераны Гренландско-Исландской экспедиции не смотрели наверх. Они стекались к последним фрахтерам. Со вздохами, апатично поднимались на борт. И потом — небольшими группами — поплыли по спокойному Ирландскому морю.
Оркнейские и Шетландские острова, так долго заполоненные толпами людей, окруженные западными флотилиями, теперь опустели, снова были предоставлены волнам и штормовым ветрам. Так же молча, как когда-то они покидали Исландию, прощались теперь моряки с Шетландами и Оркнеями. Именно здесь впервые возникли маслянистые облака, изобретенные Холихедом и Бу Джелудом; отсюда отчаливали бессчетные корабли, груженые машинами и интеллектуальным потенциалом западных градшафтов. В результате погибли тысячи людей, Исландия растерзана. Вынырнул из моря ледяной континент с его глетчерами и всякими ужасами. Это случилось с ними всеми, стоящими сейчас на палубах. Они уплывают прочь, но не хотят ничего забыть. Им предстоит сбросить с себя последнее — отринуть даже эти привычные стоянки, даже свои корабли. Потом будет континент. С пылающими глазами говорил постаревший Кюлин: надо жить дальше. Что ждет их на континенте?.. Но континент их манит. Там будут города.
ВИД МОРСКОЙ ДАЛИ менялся, пока они плыли. Северный пролив, Ирландское море… Волны догоняют друг дружку, дразнятся: показывают язык. В небе — далекое созвездие. Вода отражает корабли. Бесшумно отражает борта. Бессловесно тянутся плети водорослей. Теплый ветер льнет к кораблям, подгоняет их, потом отстает. Плывут они медленно. Обогнули с востока острова Сцилли[95]. Над сверкающей белой водой показалась темная полоска. Там на юго-востоке, где море сливается с сумеречной белизной неба, обозначилась пунктирная линия. Все черней и грубее ее штрихи. Люди на кораблях прищуриваются, ложатся грудью на поручни. Это континент. Капитаны отдают команду: полный вперед. Море мягко и равномерно шумит под днищем. Вот уже видны меловые скалы, бело-зубчатые утесы, разбивающиеся о них волны. Корабли обмениваются сигналами. Замедляют ход, останавливаются. Бросают якорь ввиду берега. Проходит час, в молчании. Плеск волн, протяжные жалобы ветра…
Шершавыми меловыми скалами когда-то начинался континент. Потом он втянул живот. То есть когда-то горы Корнуэлла и Ирландии относились к континенту. Но горы опустились на дно и сверху их залило море; остались лишь Британские острова. К югу и к востоку простираются французские ландшафты, широко охваченные Атлантическим океаном, все более пышные но мере приближения к красочному южному морю. Столетиями и тысячелетиями формировались эти котловины, речные русла, плато, холмы. Старые моря на севере схлынули, вулканы потухли, но их выбросы остались на плоскогорьях. Обнаженные груди здешней земли выбрасывают из сосков струи великих рек. Царственно текут эти реки к морю. Земля же со своими горами, обширными пашнями, речными долинами, виноградниками не успокаивается, пока не обменяется приветствием с морем.
Вновь и вновь она порождает луга и лужайки, лесные ручьи и горные озера. Из ее почвы вырастают зеленые леса, и она сама, поднимаясь по древесным корням, становится черными и серебряными стволами, разворачивает под пронизанным воздушными токами небом роскошные лиственные кроны. Те обольщают свет, венчаются с ним. Зелеными красными желтыми глазами удивленно смотрят на мир маленькие растеньица. Травы стоят плотными шеренгами, забавляются: позволяют ветру дуть на их листья. По лесному дерну бегают муравьи, ползают коричнево-переливчатые жуки, защищенные панцирем: те и другие ощупывают травинки, крутят их, что-то находят тащат. Комары с жужжанием проплывают в воздухе, который несет их на себе, как вода. Большие ленивые животные обнюхивают землю полей и лугов. Тяжеловыйные коровы жуют траву: мускулистыми губами хватают ее, отрывают, отправляют на влажно-шершавый язык. Понурые кареглазые лошадки, запряженные в крестьянские плуги, длинным хвостом отгоняют слепней.