Град Божий
Шрифт:
О эти европейские ученые, мой ум отказывается служить мне при одной мысли — а ведь они утверждают, что это факт, — при одной мысли том, что не только свет, но и вся материя в ее субмикроскопической сущности, весь твердый остов вселенной так же неопределим, как и свет. Самое толстое дубовое бревно, например, точно так же подвержено законам электронного хаоса своей дубовости, и если набраться терпения и выждать достаточное время, то его можно проткнуть насквозь пальцем!
Вы спросите: это магия? И я отвечу, испустив крик отчаяния: нет, хуже, это наука.
Вы, те, кто изучает звездные скопления, галактики, планеты
Я испытываю сомнение, стоит ли нарушать уединение Сары. Может быть, дело в том, что сейчас она одна, без Пэма, и я чувствую себя неустойчиво, оказавшись в каком-то двусмысленном положении. Должен признать, что я нахожу ее весьма привлекательной, а это, согласитесь, не вполне профессиональное чувство, и, видимо, во мне есть что-то общее с Пэмом: и он, и я хотим чего-то наполовину и тешим себя надеждами, которые вряд ли сбудутся. Частично этим и объясняется мое нежелание тревожить Сару Блюменталь.
Я буду очень рад, когда он вернется. Увлекшись кражей распятия, как сюжетом рассказа, и подружившись с добрым отцом, я как бы отдался на милость его жизни. Я, если можно так выразиться, литературно зависим от того, что сделает Пэм и когда он выберет время для очередной встречи со мной. Если я оставлю эту идею, то, может быть, в первый момент он испытает чувство облегчения, но потом возмутится тем, что я его покинул. Он любит внимание, даже если и опасается, что я его обкрадываю, пользуясь его умом, его внутренней сутью.
Что ж, это возможно.
Но нет ничего предосудительного в том, чтобы в пятницу посетить службу в синагоге Эволюционного Иудаизма. На этот раз дискуссия касалась вопроса о вечной жизни души. Тему затронул тот престарелый господин, которого сын ежедневно приносил на службу на руках, а потом также на руках выносил его из зала. Рабби подошла к этому человеку, села рядом и взяла в свои ладони его парализованную руку.
— Ортодоксы полагают, — заговорила она, — что есть душа, которая превозмогает смерть, и что наступит время, «конец дней», когда душа воссоединится с восставшим из праха телом.
Она посмотрела ему в глаза и улыбнулась, когда он многозначительно кивнул в ответ. Потом Сара встала и вернулась на свое место.
— Какое прекрасное слово душа, не правда ли? — сказала она. — Оно несет такую большую смысловую нагрузку, оно выражает реально существующее стремление к единению с Богом, к окончательному решению всех наших вопросов, к приходу домой, к глубокому благословенному покою сияющего истиной ответа.
— Это только слово? — спросил кто-то.
Сара сложила руки на груди.
— Это идея. Вероятно, впервые как религиозное предложение она была высказана Филоном Александрийским, греческим иудеем, жившим во время Иисуса. Но в его понимании это была скорее платоновская, греческая идея, нежели еврейская. Христианская традиция пошла
Сара сочувственно посмотрела на старика, стараясь этим взглядом смягчить то, что собиралась сказать.
— Вероятно, из-за того, что на этот теологический вопрос нет ответа и мы ничего не знаем о предмете, природа души представляется больше поэтической идеей, которая будит сильные эмоции, но не порождает знания… Реформационное учение, например, заключается в том, что, да, душа существует, она есть, но ее не следует понимать так буквально, как это делают ортодоксы. И, наконец, идея Реконструкции отвергает всякое подобие тому, что мы могли бы назвать сохранением личности в какой бы то ни было иной форме.
Мы говорили о Реконструкции и раньше. Рабби Мордехай Каплан утверждал, что это выход из теологических и доктринальных споров, ведущихся на поле, выходящем за границы знания. Реконструкция по идее похожа на лингвистическую философию, которая считает, что язык должен использоваться настолько, насколько это имеет разумный смысл. Таким образом, теология, идея души и тому подобное, все диктует нам, что все, относящееся к Богу и Его природе, находится вне досягаемости нашего растущего знания и нам следует придерживаться традиции как таковой, в ее народном образе, в ее проверенных способах организации жизни в области нравственности, обретения благодати и утешения.
Молодая женщина, студентка Барнард, подняла руку.
— А что вы сами думаете по этому поводу, рабби?
Сара стояла у кафедры перед ждущей ответа аудиторией.
Тора эволюционного иудаизма, свернутая в свиток, лежала перед ней, покрытая простой молитвенной накидкой, таллитом. Я видел тот свиток, края его были обожжены, этот список Торы уцелел в огне холокоста. Сара ответила, не поднимая глаз и машинально перебирая пальцами шелковую ткань таллита.
— Мой муж, раввин Груэн, однажды сказал: «Реконструкция — это только начало». Он имел в виду, что мы должны непредвзято проанализировать все элементы традиции и решить, от чего можно отказаться, а что следует сохранить. Но делать это надо не просто ради сохранения лингвистического смысла, не для упоения красотой или утешением, не для сохранения нашей культурной идентичности, ибо в конечном счете этого недостаточно: теология нейтральный, выхолощенный предмет. Нет, традицию надо подвергнуть пересмотру, чтобы вернуться туда, откуда она берет свое начало, только это, возврат к корням простого… неопосредованного благоговения. Вот оно, вот что необходимо для достижения состояния поклонения и почитания — острое восприятие Бога в нашем сознании… и, следовательно, всегда и у всех — это должно быть постоянное, непреходящее благоговение, на которое мы надеемся, древнее, характерное для людей, живших до создания Писания, которое было бы столь же живо для нас, как и то время, которое мы непосредственно переживаем. Конечно, нет никаких гарантий, что мы сумеем достичь такого состояния. Вот отправной пункт, с которого мы начинаем наше движение…