Граница вечности
Шрифт:
Спустя месяц после отставки президент Форд помиловал Никсона.
Джордж негодовал, как почти каждый американец. Пресс-секретарь Форда ушел в отставку. «Нью-Йорк таймс» писала, что помилование — «совершенно неразумный, вызывающий разногласия и несправедливый акт», который сразу подорвал доверие к новому президенту. Все полагали, что Никсон заключил сделку с Фордом, перед тем как передал ему бразды правления.
— Я больше не могу выносить это, — сказал Джордж Марии на кухне в своей квартире. Он смешивал оливковое масло с красным винным уксусом для салата. — Просиживать штаны в конторе «Фосетт Реншо», в то время как страна катится в тартарары.
— Что ты собираешься делать?
— Я много думал об этом. Хочу вернуться в политику.
Она повернулась к нему, и по выражению ее лица он с удивлением понял, что она не одобряет это.
— Что ты имеешь в виду? — спросила она.
— Конгрессмен от округа, где живет мать, через два года уходит на пенсию. Думаю, я смогу добиться выдвижения своей кандидатуры на это место. Я знаю, что смогу.
— Значит, ты уже разговаривал в тамошнем отделении демократической партии.
Она определенно сердилась на него, но он не имел представления почему.
— Всего лишь предварительные переговоры, — сказал он.
— Ничего не сказав мне.
Джордж удивился. Прошел только один месяц, как у них начался роман. Он что, должен все решать с Марией? Он собирался уже сказать это, но сдержался и выразился мягче:
— Может быть, мне нужно было сначала обсудить с тобой, но мне это не пришло в голову.
Он полил приправой салат и начал встряхивать его.
— Ты же знаешь, я собираюсь идти на очень хорошую работу в госдепартаменте.
— Конечно.
— Думаю, ты знаешь, что я буду стремиться идти до вершины служебной лестницы.
— Уверен, ты своего добьешься.
— Но не с тобой.
— О чем ты говоришь?
— Высшие должностные лица в госдепе должны быть вне политики. Они должны служить демократическим и республиканским конгрессменам с равным усердием. Если будет известно, что я живу с конгрессменом, я никогда не получу повышения. Они скажут: «Марии Саммерс нельзя доверять, она спит с конгрессменом Джейксом». Они будут считать, что я предана тебе, а не им.
Джордж об этом не думал.
— Извини, — сказал он. — Но что мне делать?
— Что значат для тебя наши отношения? — спросила она.
Джордж подумал, что за этими вызывающими словами скрывается просьба.
— Я не знаю, — ответил он. — Еще рановато говорить о женитьбе…
— Рановато? — Она начинала сердиться. — Мне тридцать восемь лет, и ты у меня лишь второй любовник. Ты думаешь, что мне нужна интрижка?
— Я хотел сказать, — сдержанно проговорил он, — что если мы поженимся, у нас будут дети и ты останешься дома и будешь заботиться о них.
От негодования кровь бросилась ей в лицо.
— Ты так считаешь? Ты не только хочешь помешать мне получить повышение, ты рассчитываешь, что я брошу свою карьеру.
— Ну, так обычно поступают женщины, когда выходят замуж.
— Ни черта подобного. Проснись, Джордж. Я понимаю, что твоя мать посвятила себя с шестнадцати лет лишь заботе о тебе, но ты родился в 1936 году. Сейчас семидесятые. Пришел феминизм. Работа перестала быть времяпрепровождением женщины, пока какой-то мужчина не соблаговолит сделать ее домашней рабыней.
Джордж пришел в замешательство. Это была неожиданность. Он говорил о нормальных и разумных вещах, а она исходит гневом.
— Не пойму, какая муха тебя укусила, — сказал он. — Я не испортил тебе карьеру и не превратил тебя в домашнюю рабыню, я не делал тебе предложения выходить за меня.
Она заговорила спокойным голосом:
— Ты дерьмо. Абсолютное дерьмо.
Она вышла из комнаты.
— Постой! — крикнул он.
Он услышал, как хлопнула входная дверь.
— Черт, — сказал он.
В кухне запахло гарью. Стейки подгорели. Он выключил конфорку. Мясо стало черным и несъедобным. Он выбросил его в помойное ведро.
— Черт, — снова сказал он.
Часть восьмая
ВЕРФЬ
1976–1983 годы
Глава пятьдесят первая
Григорий Пешков умирал. Старому воину было восемьдесят семь лет, и сердце его отказывало.
Тане удалось отправить послание его брату. Льву Пешкову было восемьдесят два года, но он сообщил, что прибудет в Москву на частном самолете. Таня сомневалась, получит ли он разрешение посетить СССР, но ему удалось решить этот вопрос. Он прибыл вчера и должен был приехать к Григорию сегодня.
Григорий лежал в кровати в своей квартире бледный и без движения. Малейшее прикосновение к его телу причиняло невыносимую боль, даже постельное белье на ногах вызывало мучительное страдание, поэтому Танина мать, Аня, поставила в кровати две коробки и накрывала их одеялами, чтобы они согревали, не касаясь его.
Хотя он был слаб, Таня все равно чувствовала силу его личности. Даже в состоянии покоя его подбородок воинственно выдавался вперед. Когда он открывал голубые глаза, он устремлял повелительный взгляд, который часто вселял страх в сердца врагов рабочего класса.
Было воскресенье, и генерала на смертном одре навещали родные и близкие. Они прощались с ним, но, естественно, не показывали вида. Танин брат-близнец Димка и его жена Наталья привели Катю, свою миленькую семилетнюю дочь. Появилась бывшая Димкина жена, Нина, с двенадцатилетним Гришей, у которого во взгляде, несмотря на его юные годы, появилась повелительная решимость его прадеда. Григорий добродушно улыбнулся им всем.
— Я сражался в двух революциях и на фронтах двух мировых войн, — произнес он. — Это чудо, что я так долго протянул.