Граница вечности
Шрифт:
— Мы знаем, что делать в таком случае, — заявил Опоткин.
Таня знала, что, противореча Опоткину, она портит свою карьеру, но ей было сорок лет, и ей надоело раболепствовать перед идиотами.
— Решение поляков предопределили финансовые трудности страны, — сказала Таня. — Польша получает громадные субсидии от нас, но ей нужны и займы на Западе. Президент Картер занял жесткую позицию во время своего визита в Варшаву. Он ясно дал понять, что финансовая помощь связывается с тем, что они называют правами человека. Если вы хотите винить кого-то за триумф папы, то Джимми Картер и есть тот самый виновный.
Опоткин должен был знать, что Таня права, но не собирался признавать это.
— Я всегда говорил, что было ошибкой позволять коммунистическим странам брать займы в западных банках.
Тане следовало бы на этом остановиться и дать Опоткину возможность с достоинством выйти из тупиковой ситуации, но она не могла сдерживаться.
— Значит, перед вами стоит дилемма, не так ли? — спросила она. — Альтернатива западной финансовой помощи — либерализация в сельском хозяйстве Польши, чтобы они могли производить в достаточном количестве своего продовольствия.
— Больше реформ! — сердито воскликнул Опоткин. — У вас всегда одно решение!
— У поляков всегда были низкие цены на продовольствие, поэтому они сидят тихо. Стоит правительству поднять цены, как они начинают бунтовать.
— Мы знаем, что делать в таком случае, — сказал Опоткин и отошел в сторону.
Даниил ошеломленно застыл.
— Молодец, — похвалил он Таню. — Но ты можешь поплатиться.
— Я хочу еще шампанского, — сказала она и пошла в бар.
Там она увидела Василия. Он сидел один. Таня отметила про себя, что в последнее время на таких сборищах он появлялся без какой-нибудь девицы, и не могла понять почему. Но сегодня у нее все мысли были только о себе.
— Я больше не могу заниматься этим, — сказала она, подсев к нему.
Василий протянул ей бокал.
— Заниматься чем?
— Ты знаешь.
— А, догадался.
— Извини. Я должна жить своей жизнью.
— Что ты хочешь делать?
— Не знаю. В этом-то и проблема.
— Мне сорок восемь лет. И я испытываю нечто подобное.
— Что именно?
— Я больше не бегаю за девушками. И за женщинами.
— Не бегаешь или не можешь догнать?
— Как я понимаю, ты иронизируешь?
— Ты понятливый.
— Послушай, я вот что подумал, — с серьезным видом начал он. — Я не уверен, нужно ли нам и дальше изображать, будто у нас лишь шапочное знакомство.
— Почему ты так решил?
Он наклонился ближе к ней и понизил голос, так что ей пришлось напрячься, чтобы расслышать его в шуме вечеринки.
— Всем известно, что Анна Мюррей издает Ивана Кузнецова, но никто не ассоциировал ее с тобой.
— Это всё потому, что мы сверхосторожны. Мы делаем все, чтобы нас никогда не видели вместе.
— В таком случае нет ничего страшного, если люди будут знать, что мы с тобой друзья.
— Может быть. И что из того? — с сомнением спросила она.
У Василия на губах появилась озорная улыбка.
— Как-то раз ты сказала, что отдалась бы мне, если бы я бросил весь свой гарем.
— Не помню, чтобы я когда-либо говорила нечто подобное.
— Возможно, ты подразумевала это.
— Во всяком случае, такое могло бы случиться восемнадцать лет назад.
— А разве сейчас слишком поздно?
Она посмотрела на него, онемев от удивления.
Он нарушил молчание.
— Ты единственная женщина, которая действительно для меня имела значение. Все остальные представляли для меня лишь спортивный интерес. Некоторые даже мне не нравились. Если я никогда раньше не спал с какой-то девицей, это служило достаточной причиной, чтобы пытаться соблазнить ее.
— Поэтому ты становишься для меня более привлекательным, так, что ли?
— Вернувшись из Сибири, я пытался возобновить прежнюю жизнь, на что мне потребовалось много времени, но потом я понял: я не стал счастливым.
— Да неужели? — Таня все больше злилась.
Василий не замечал этого.
— Мы с тобой были друзьями долгое время. Мы родственные души и принадлежим друг другу. Когда мы будем спать вместе, это будет естественно.
— А, понятно.
Он не замечал ее сарказма.
— Ты не замужем, я не женат. Почему? Мы должны быть вместе и пожениться.
— Итак, подведем итог, — сказала Таня. — Ты провел жизнь, соблазняя женщин, не питая к ним никаких чувств. Сейчас, когда тебе вот-вот стукнет пятьдесят лет и они не привлекают тебя, — или, возможно, ты не привлекаешь их, ты делаешь мне одолжение, предлагая жениться.
— Может быть, я не очень хорошо выразил свою мысль. На бумаге у меня получается лучше.
— Что верно, то верно, ты не очень хорошо выразил свою мысль. Я — последнее утешение дряхлеющего Казановы!
— Черт возьми, я, кажется, обидел тебя.
— «Обидел» мягко сказано.
— Я вовсе не хотел этого.
Краем глаза Таня заметила Даниила. Повинуясь внутреннему порыву, она оставила Василия и пошла к своему редактору.
— Даниил, — обратилась она к нему, — я бы хотела снова поехать за границу. Найдется ли для меня место?
— Конечно, — сказал он. — Ты мой лучший автор. Я сделаю все возможное, чтобы ты осталась довольна.
— Спасибо.
— И кстати, я думал, что нам нужно усилить бюро в одной из зарубежных стран.
— В какой?
— В Польше.
— Ты пошлешь меня в Варшаву?
— Там назревают большие события.
— Хорошо, — сказала она. — Польша так Польша.
* * *
Камерон Дьюар был сыт по горло Джимми Картером. Он думал, что администрация Картера осторожничает, особенно в отношениях с Москвой. Камерон работал в отделе по делам СССР в штаб-квартире ЦРУ в Лэнгли в пятнадцати километрах от Белого дома. Советник по национальной безопасности Збигнев Бжезинский был ярым антикоммунистом, но Картер проявлял осмотрительность.